Коты и аллергия

Коты и аллергия

― Ты так спокойно говоришь об этом, ― Перфилов исподлобья глянул на сидящую рядом «любовь своей жизни», так, во всяком случае, он думал ещё несколько дней назад. «Любовь» - Люба вытащила пачку «Собрания» из сумочки и изящно прикурила, выдохнув ароматные сизые кольца:

― На дорогу смотри, гололёд...

― Три месяца ты изводила меня своими капризами, а теперь выясняется, что никакого ребёнка и в помине не было.

― Ложная беременность, такое бывает...

― Чушь! Ты всё знала с самого начала!

Люба прикусила нижнюю губу. А когда-то Перфилову это так нравилось.

― Ты лгала мне всегда! Только зачем?! ― неистовая злоба начала застилать глаза, а ведь он поклялся себе, что начнёт «разбор полётов», вернее, мнимых «залётов» только по возвращению домой. ― Да твоя гинеколог сдала тебя с потрохами, как только увидела пачку долларов! Я всё знаю! Всё! Первый раз ты якобы сделала аборт, потому как я не торопился разводиться! Потом, типа выкидыш, ведь ты так переживала, что моя жена заболела! И вот теперь ложная беременность! Зачем, Люба?! Каким же я был идиотом!!! ― Перфилов дернулся, и машина рванула на встречку.

― Тормози!!! ― Люба вцепилась в его руки, пытаясь крутануть руль на себя. ― О дочери подумай, если тебе себя не жалко!

― О дочери?! Ты вспомнила о моей дочери?!

Они боролись несколько секунд, но здравомыслие, вкупе с относительно пустой трассой, победило. На обочине простояли минут двадцать, не меньше. Люба докурила сигарету и щелчком  отбросила окурок:

― Я просто всегда хотела за тебя замуж, как, впрочем, и теперь... Садись назад, я поведу. Давай доедем хотя бы спокойно, а там уж...

С силой хлопнув дверцей, Перфилов плюхнулся на заднее сиденье. Дрожь в руках стала только сильнее, а сердце лупило в рёбра мощным поршнем. Он закрыл глаза, пытаясь дышать как можно глубже и держа в мозгу лишь одну картинку: бутылка виски и стакан, хотя стакан необязателен, вместо него лучше поставить вторую бутылку.

А дальше всё было как в самом страшном сне. И даже хуже. Размытые силуэты испуганных людей, клубы едкого черного дыма, звон в ушах, пронзительный визг сирен, узкий свет в зрачки, слова человека в медицинской форме «в рубашке родился...» Уже потом ему сказали, что якобы Люба не справилась с управлением. Из машины её буквально вырезали... Половина «Рено» всмятку, Люба ― труп, а на нём лишь несколько ушибов да царапин.

Тишина кладбищ, их покойность и некая мистичность памяти никогда не нравились Перфилову. Он не стремился бывать здесь более необходимого минимума, стараясь быстрее уйти. Его никогда не тянуло посидеть, поговорить, как некоторых ― он всегда молчал и никогда не плакал, даже на похоронах.

Но сегодня было иначе. Он стряхнул мелкие веточки и сухие сосновые иголки с тёмного мрамора и положил букет. Слова рвались. Рвались изнутри, раздирая внутренности и застилая глаза слезами.

― Валюша, прости... Не говорил с тобой всё это время, не мог... не получалось... Вот и Люба с тобой, наверно... Ты её видишь? Всё оказалось так, как ты и говорила когда-то... Ты знала, ты предупреждала... Просила, плакала... А я... Теперь вы обе здесь. Я буду приходить, всегда буду...

Полгода спустя...

Каникул Перфилов ждал. Но не потому, что Маришка отправится к бабушке. Он просто тупо устал от школы. Каждый день уроки, дурацкий родительский комитет: Виктор Сергеевич надо бы то, Виктор Сергеевич, хорошо бы это... Художественная школа, репетиторы... Для отца-одиночки довольно много работы. Хоть тёща никогда не отказывала в помощи, но дочерью, с некоторых пор, он предпочитал заниматься сам. Да и не маленькая уже, и вполне самостоятельная для своих одиннадцати лет. Но ещё и аллергия мучила.

Страдания Перфилова начинались с началом цветения трав и тополей и продолжались иногда до середины лета. Таблетки, конечно, помогали, но от одного из своих аллергенов приходилось держаться подальше круглый год ― кошачья шерсть, на других животных он почему-то так остро не реагировал. Маришка в раннем детстве так хотела котёнка, но повзрослев и видя муки отца, смирилась, правда от других животных тоже отказалась. Сказала, раз уж котёнка нельзя, тогда лучше совсем никого.

Звонок из школы застал Перфилова врасплох. Услышав встревоженный голос классной, он побледнел и, бросив секретарше «отменяй всё, я в больницу!», пулей вылетел из кабинета. В реанимацию его не пустили. Моложавый доктор пытался успокоить, говорил, что всё под контролем, искусственная кома временная и необходимая мера, анализы делаются и как только будет ясно, что с его ребёнком, они используют все возможные методы лечения, а сейчас ему надо ехать домой и под дверями реанимации сидеть бесполезно, как только что-то прояснится, ему сразу же сообщат.

Тёща позвонила ближе к вечеру. Дрожащим голосом сказала, что пока изменений нет и точного диагноза тоже. Перфилов уже собрался повесить трубку, но Петровна (покойная супруга так любовно называла свою маму) порывисто заговорила:

― Витенька, ты только выслушай, не психуй... Помнишь, я тебе давно говорила... Женщина есть. Сильная. Знахарка вроде... Вот съездил бы ты, не так уж и далеко. Что врачи? Они делают, что могут, но не всесильны они, а тут Маришенька наша... Не знают они, что с ней. А эта женщина... Вдруг подскажет что, посоветует...

Перфилов напрягся:

― Петровна, это бред. А сами почему не съездили?

― Да была я. Была два раза, ещё как Валечку схоронили, да не застала её, телефона ведь нет, только адрес. Соседи сказали, что да, живёт такая, да застать её трудно... Это ведь ради девочки нашей, Витенька... ― она заплакала, всхлипывая в трубку, ― вдруг тебе повезёт...

Перфилов нащупал карандаш у телефона:

― Диктуйте адрес.

У колеса сидел кот. Перфилов его бы и не заметил, но громкое мяуканье заставило наклониться: