Ковен заблудших ведьм

Пролог

В лесу пахло сыростью, дубовой корой и инеем, что светился на верхушках гор, обнимаемых солнцем. Лоснящаяся трава щекотала лодыжки, мокрая, холодная и отрезвляющая. Только раз в год ей было дозволено покидать пределы башни – подарок на день рождения, который она не обменяла бы ни на какие драгоценности и игрушки. В такие моменты воздух казался слаще сахарной ваты. Она упивалась им, пыталась вобрать в себя весь, ничего не оставив.

Несмотря на то, что каждый ее день рождения был гнетущим в ожидания вечера, она ворочалась на постели всю ночь вовсе не от ужаса, а от трепета. Лежала с открытыми глазами, отсчитывая минуты до того, как щелкнет дверной замок, и няня позовет ее выйти. Этот день заслуживал лучшего наряда: нежное бирюзовое платье напоминало об атласе неба над головой, а перья, вплетенные в волосы, о свободе, которой у нее никогда не было.

Прошло так мало времени с тех пор, как она узнала, насколько необъятен этот мир. По сравнению с ним ее маленькая комнатка казалась спичечным коробком. Там, танцуя в тенях музыкального торшера, она часто представляла себе, какого это – сбежать. На нее никогда не накладывали ни чары, ни путы: отец твердо знал, что она не решится, слишком преданная ему и семье, чтобы оставить их прозябать. К сожалению, так оно и было.

Теперь же она кружилась под ветвями сосен, наконец-то счастливая, но во рту все равно пересохло, когда хворост надломился под его поступью.

– С днем рождения, девочка!

Марк вышел из чащи, и Ферн замерла, позволяя ему накрыть ладонью ее затылок. Волосы струились сквозь пальцы, как жидкий мед. Ободок с трудом сдерживал это вьющиеся безобразие. Марк подвел ее к алтарю и мягко усадил перед разгорающимся кострищем. Подол платья послужил ей покрывалом, и Ферн сложила руки на коленях, как в утренней молитве.

Няня вынесла инструменты на серебряном подносе, на котором обычно таскала эклеры с кремом, и послушно разложила их рядом. 

Неизбежная жертва и неотвратимая судьба, которую она не выбирала.

– Ты уже распаковала подарки ковена? Как они тебе? – завел непринужденную беседу Марк, осторожно собирая ее волосы в хвост, чтобы ничего не мешало его работе.  – Карандаши, книги, шкатулки, туфли и еще куча всякой дребедени, которую ты любишь. А еще Мишель испекла для тебя шоколадный торт! Принести его после?

– Да, было бы неплохо, – ответила вполголоса Ферн, поворачиваясь к нему спиной и развязывая шелковый пояс. Она стянула платье через голову, чтобы не запачкать его кровью, как в прошлый раз.

Ветер щипал ее, почти голую, унимая тревогу и жар. Марк подбросил в костер пучок сухих трав, чтобы вдохнуть любимый аромат сандала и амброзии, а после занялся приготовлениями. 

В языках пламени Ферн видела его отражение, как в зеркале. Сухой и бледный, с пепельными глазами и серебром в волосах, Марк походил на призрака, пришедшего терзать ее душу. Медальон в форме скарабея, болтающийся на шеи, бил ее по голому плечу, когда он наклонялся.

Надавив Ферн на макушку, Марк заставил ее опустить голову вниз и выгнуть спину дугой. Но даже в таком положении она все равно нашла возможность любоваться изумрудным лесом, скосив глаза в бок. Ферн мысленно прощалась с ним до следующего года. Вот-вот все вокруг накроет тьма: она придет следом за болью, когда сделается совсем невыносимо, и подарит Ферн долгожданное забытье. Но сначала... Сначала надо вытерпеть. Ради ковена. Ради папы.

– Что же, – промычал Марк, раскалив острие скальпеля над огнем, а затем щедро сдобрив его толченной солью. – Пора петь, дочка.

Ферн зажмурилась, выдавливая из себя вместо крика дивную песню:

– Ты дверь открой туда, где в темноте мой сад цветет – пусть ему рассвет споет. Это место только для двоих, но мороз здесь все убил. Розы гибнут на ветру – тебе я силу отдаю.

Багровая змейка, пустившаяся в пляс по молочной коже. Ровный голос, чудом не выдающий рыданий, сотрясающих грудную клетку. Марк с хирургической точностью вырезал маленький лоскут под ее лопаткой, отогнул его, как обертку, а затем протолкнул скальпель в глубину, разделывая, как кроличью тушку. У Ферн закатились глаза. Другой рукой Марк держал ее за шею, но та даже не пыталась вырваться. Худые пальцы раздирали влажную землю, как собственный отец раздирал ее.

– Пусть плоть болит, пусть кровь бежит – песнь все заворожит. Сиянию сердце отвори, дай моей любви в тебя войти. Она наполнит чашу до краев – ты выпьешь и цветущий сад спасешь.

Марк сделал последний надрез и отложил скальпель. Крови набежало достаточно: если бы няня, суетящаяся рядом, то и дело не прикладывала к ее спине целебные припарки, Ферн бы уже давно потеряла сознание. Но запах сандала и неразборчивый шепот Марка держали ее на грани, не позволяя все испортить и прервать священное таинство.

Голос сорвался, но Ферн все равно допела:

Твой век моя магия продлит, и розы расцветут в прекрасный миг.

Марк взял в руки щипцы и осторожно снял вырезанный кусочек плоти, перекладывая его на свой медальон и позволяя Ферн завалиться на бок, чтобы найти утешение в холоде и беспамятстве.

Песнь сделала свое дело. Кровь, залившая руки Марка, светилась: он никогда не надевал перчатки, чтобы вобрать в себя ее магию до последней капли. Скарабей засиял тоже: впитав в себя боль Ферн и силу, живущую в каждой клеточке тела истинной Верховной, он раскалился в руках Маркуса, переполненный могуществом. Оттуда, как из кувшина, магию можно было черпать еще целую декаду, но едва ли Марку хватит ее и на год.

Теперь рядом с двенадцатью одинаковыми шрамами заживал еще один – рваный, безобразный, как и этот ритуал. Скоро на спине Ферн не останется живого места, и тогда Марк перейдет на ее плечи, затем на руки, а после на грудь и живот. Она была рождена, чтобы страдать во имя ковена, и отлично справлялась со своей задачей.

Это был ее тринадцатый день рождения, и ей предстояло провести так еще сто двадцать лет.



Отредактировано: 05.07.2021