Кровоизлияние

Червоточина

      Она жила в самом центре города. Правда, это была лишь сладкая ложь для меня, человека, живущего в городе около шестнадцати лет и ни разу не покидавшего его пределы, за исключением тех случаев, о которых я предпочитаю умалчивать. Недалеко от её дома располагался домик моей бабушки, поэтому я часто бродила под её окнами, чувствуя в этот момент некий тягучий дискомфорт в грудной клетке. Но тогда я ещё не была тем, кем являлась сейчас, поэтому просто не придавала этому значения. Я тогда вообще мало чему уделяла должное внимание.

***

      В детстве, когда мы с сестрой общались более тесно, чем сейчас, помню, мы часто играли во дворах, даже не предполагая, что однажды именно обитатель одной из здешних квартир перевернёт мою жизнь с ног на голову и поставит всё обратно.

      Беззаботное детство для меня сейчас, как в тумане. Лишь маленькие клочки воспоминаний прорываются сквозь непробиваемую пробку льда. Помню, однажды, из-за сильного ветра, дерево около углового дома упало на дорогу, и мы с сестрой были одними из первых, кто стал играть среди корневищ старого тополя. Это стало наше место и, как бы мы не старались изменить его местоположение, оно оставалось неизменным, можно сказать, любимым. Столько сладких и неизмеримо тёплых, даже колющих болью воспоминаний связано с этим старым тополем, пусть я и не помню, тополь это был или нет.

      Время тихо перетекало из ручейка в океан и вот, не успела я произнести первую молитву к небесам, как уже оказалась втянута в тот период подросткового возраста, когда гормоны съезжают с катушек, а ты, будто неосознанно, начинаешь искать себе пару. Первозданный хаос, происходивший в моей голове, заставлял поглощать всё больше и больше информации, из-за которой моя голова болела, а я уходила в себя и полностью замыкалась от общества. Или общество замыкалось от меня. А возможно, всё одновременно.

      Стараясь преодолеть невидимую стену, я переступала заветную черту, на которой мне удавалось балансировать долгие годы до этого. Я захлёбывалась в собственной ненависти к себе и совсем не замечала, как стала тем, кого ненавидели все. Всё ранее неизвестное, ранее установленное мною как мантра — смешалось в один серый поток, который я поглощала, будто пунш из широкой стеклянной чаши. Причём, совершенно не замечая этого, заглатывала и куски льда, которые плохо влияли на все системы разом. Хрупкая конструкция моего сознания дробилась, как мясо в мясорубке. Вероятно, именно из-за этого я и упала однажды ночью. Так и не встав больше морально.

      Всё ещё оставаясь на жёсткой кровати, в которой находилась для окружающих меньше месяца, но больше года, для себя, я совершенно забылась. Потерялась. Ничего не помня, я брела туда, куда меня заставляло идти течение — в школу. Остальное казалось не таким существенно важным, как ощущение, будто бы нужности кому-то. Самообман хорошо помогал ранам продолжать гноиться, но хотя бы не открываться заново. Пусть было больно и, как мне тогда казалось, несколько унизительно, главное — терпимо.

      Боль всё ещё не унималась, а на душе помимо кошек скреблось что-то, что не оставляло даже во сне. Будто бы цепной адский пёс разгрызал меня и моё тело на части, вырывая из меня что-то человеческое, принадлежащее только мне, и никому другому, отставляя ни с чем. Во мне упорно прорастало семя безразличия и хладнокровности, нарастающей агрессии, и я не сомневаюсь, что оно могло бы прорасти дальше, даже сейчас. Тогда я была идеальным инкубатором для выращивания и даже вскармливания чего-то нового, доселе мне неизвестного. И я счастлива, что она не предоставила мне возможности лицезреть дитя моей же апатии. Хотя, я уверена, она хотела бы увидеть за моей спиной дорогу из трупов, по которой я шла бы лишь к ней. Покорно и беспрекословно, склоняя голову пред её величием и властью надо мною. Но, видимо, что-то пошло не так.

      Понятия не имею, как оказалась на той остановке со светловолосой Сабриной. Мы, кажется, смеялись. А может, я была там и одна, может, лишь ждала очередной в своей жизни автобус. Если включить во внимание детали, я просто ждала последний в своей жизни автобус. Моей конечной остановкой являлся «горбатый мост», где все тёплые воспоминания с покойным дедушкой превратились бы в пепел вместе со мной. Но этого не случилось. Удивляясь сейчас своей невозмутимости, я выкрикнула что-то, и на мой отчаянный крик слетелись, будто колибри на нектар, два мне совершенно незнакомых до этого человека. Она и она. Она, чьё имя теперь неприятно, горечью отдаёт на языке, чьё лицо странно даже вспоминать (и это при том, что я его даже не помню), чей голос и манеры раздражали меня, потому что в недалёком будущем она наглым образом похитила мою тетрадь по химии за пять (!) лет, из чужого дома, чтоб порвать и сжечь, и она, кому посвящается данная история.
 

На мой скромный вкус, она была прекрасна.

      Отчаянно цепляясь за эту надежду, я поглотила её без остатка, как обычно я съедаю куски пирога на тарелках — стараясь не пропустить ни крошки. Она назвалась Аней, и мне показалось, что это имя ей вполне подходит. Хотя, если признаться честно, первые несколько недель я не могла запомнить даже этого простого слова из трёх букв. Это чуть позже я узнала, что её на самом деле зовут «Жанна». Но нам не нравилось это имя, поэтому мы решили оставить как и было — «Аня». Спустя некоторое время она вновь изменилась, и я стала звать её «Хару», сокращенно от «Харука». При этом работы она подписывала как «Эруиль». Меня скромно называли «Лиз».

      Я наслаждалась временем проведённым с ней. Пробовала, смаковала на кончике языка, облизывая им давно в крови губы. Я спокойно продвигалась к тому, чтобы и вовсе забыться. Потеряться в этом тепле, исходящем от неё, забытие от внешнего мира. Хоть и незаметных, едва прикасающимся к моей потрёпанной временем душе подушечками невидимых пальцев, защите. Она постепенно, вероятно, сама того не осознавая, лечила меня. Снимала давно использованные пластыри с тела, бросая их к другому мусору, она будто напоминала мне какой боль быть не должна. Тягучей, солёно-сладкой на вкус — такой быть должна, резкой, колкой, невыносимой, кисло-горькой — такой не должна. Обо мне заботились. От этого становилось всё теплей и теплей. Я готова была следовать за ней куда угодно. И она привела меня в своё логово.

      Содрогаясь от февральского холода, мы зашли в обволакивающую теплом просторную, на первый взгляд, ничем не примечательную квартирку. Первое, что встретило меня в этом доме чудачеств — белая деревянная дверь с какой-то красной наклейкой, уже не вспомню какого содержания. Но это что-то заставляло раз за разом обходить данную комнату стороной. Коридор показался нам удручающе мрачным, поэтому мы поспешили удалиться в комнату, что находилась дальше по коридору и у которой имелась смежная стена с комнатой, которая встречала меня та, что притягивала и отталкивала меня своей красной наклейкой.

      Чуть дальше от её комнаты, находилась уборная, а за стеной — кухня, от которой всегда исходили неизвестные мне запахи. Я говорю «неизвестные» потому, что она говорила, что ей не нравится, как они заполняют комнату и портят её исключительный запах, поэтому всегда закрывала дверь перед выходом и так же неизменно оставляла закрытой после выхода из неё.

      Следующее, что я увидела, была довольно широкая, по-видимому, гостиная комната, которую она называла своей. Расположившись в кресле с мягкой обивкой, она открыла крышку ноутбука, предварительно громко побросавшись вещами и накричав на брата, чтобы эту технику отобрать, она стала быстро набирать пароль. Помню, она даже назвала мне саму комбинацию цифр, но я уже давно забыла какую именно. Всё ускользает сейчас быстрее, чем раньше. Немного пропорхав над клавишами и предоставляя меня самой себе, она чётко и сосредоточено над чем-то громко рассмеялась, прикрывая рот рукой, а другой ладонью, сжатой в кулак билась о стол, как и едва касалась поверхности стола лбом. Это показалось мне тогда таким забавным и милым, что я готова была её обнять и буквально задушить в своих объятьях в ту же миллисекунду. Но, почему-то, просто предпочла посмеяться вместе с ней. И, честно признаться, не пожалела. Где-то глубоко во мне, вновь зародилось тогда неведомое мне чувство, но я вновь предпочла обойти его стороной, дабы ненароком не наткнуться на острые углы реальности, предпочитая оставаться в своём, нет, теперь уже нашем мыльном пузыре.

      Каждой минутой я не могла насытиться требуя больше, истощая, в первую очередь, не себя, её. В каждом прохожем видела её каштановую макушку, в каждой руке — её длинные пальцы, в чужих глазах, — её отражение, даже голоса людей мне напоминали её голос. Это было как наваждение. Я будто переставала существовать, выходя из её уютной квартирки и попадая сюда, на холод улиц.

      Так я и очутилась где-то между сном и бредом, с присущей мне игривостью и лёгкостью балансируя ещё и между правдой и ложью. Только вот я не учла один немаловажный факт — морально я зависела теперь от неё. А вот она… Была слишком самостоятельной, чтоб зависеть от меня или кого-либо другого.

      А потом началась эта чёртова игра. Чёрная полоса, которая заставила меня увлечься и попытаться сожрать инородный объект — Zia. Это был её цепной пёс. Волкодав, если вам угодно. Я не знаю, существовал ли он когда-либо и существует ли сейчас, но я в необъятном долгу перед ним. Он, чьё имя мне произносить до тошноты противно, долго и вкрадчиво, осторожно и с некоторой брезгливостью вкладывал в моё сознание давно забытые вещи и понятия: «ты — ничто», «мусор», «оболочка», «ничтожество», «животное» и другие. Я, как совсем необъятная глупышка, послушно шла к краю, совершенно не заботясь о том, что будет дальше. Ведь, по сути, мне тогда было плевать на окружающих. Я была опьянена игрой. «Хочешь отравленных конфет, Лиз?» — спрашивали они у меня, и я прыгала на задних лапках, виляя хвостиком. «Конечно-конечно!» — отвечала я, и подставляла голову, чтоб мне почесали за ушком. Так я и не заметила, что меня приковали к стене и надели металлический ошейник с тяжёлой, позолоченной цепью. И до сих пор я не могу себе в этом признаться.

      У неё на столе росли кактусы. Они стояли в довольно милых белоснежных горшочках. Маленькие, аккуратные и совсем не колючие. Вернее, они были подстрижены. Это она аккуратно обстригла с них иголки, заботливо ухаживая за растениями. Иногда она их поджигала, и, наблюдая за тем, как острые иголки зелёных некогда кактусов сгорают, улыбалась. Порою, мне казалось, что она становилась самым обычным среднестатистическим человеком. И иногда это являлось правдой, но я правде не верю. Часто мы закрывались в комнате и долго смеялись, иногда в этой комнате происходили странные вещи, иногда совершенно обыденные. Это оставляло на моём сердце ожоги.

      После ухода Zia, я стала осторожничать. Видимо, он и она заметили это, но говорить мне об этом не стали. Вместо этого, он сообщил, что мы станем семьёй. И я искренне радовалась этому, переведя в своём воображаемом списке Zia из «потенциальная опасность» в «избранное», а она там находилась всё время.

      Таким образом, самостоятельно приводя наши, и без того сложные отношения к расколу, я подталкивала себя к краю, таща её за собой. Вот только, если она приняла переход из одной стороны на другую, то я — осталась со своими демонами. И они меня сожрали.

      На входе в комнату, с правой стороны, у неё на стене висела карта с пометками. Она утверждала, что была в тех или иных местах. Я уже точно не помню где и что она отмечала, но помню, что слушать истории о будущем было увлекательно. В то же время, у меня не было никаких планов. Никогда. И до сих пор нет. Потому что это слишком скучно — планировать жизнь по полочкам. Ведь как бы всё красиво не выходило, рано или поздно произойдет событие, которое изменит и разрушит всю твою постройку. И я убедилась в этом на личном опыте.

      Потом мы просто перестали общаться. Все реже и реже говорили друг-другу «привет», встречаясь в школьных коридорах; стали мало общаться; мало проводили время вместе, оставаясь в своих шумных компаниях (которых, к тому же, не было). Я отвернулась от неё, потому что считала, что она предала меня. А она… Я не знаю почему она не звонила и подолгу не писала. Мы вместе потеряли доверие друг к другу и теперь лихорадочно пытались выпутаться из сложившейся ситуации, пытаясь обвинить кого угодно, но не себя самих.