Круг сотый

Дарья помассировала ноющую спину, кончиком ситцевого платка вытерла мокрое лицо. Ей нездоровилось с утра, но она не собиралась бросать намеченную работу, тем более, что осталось прополоть лишь ряд картошки. Вот закончит и отдохнёт – выпьет любимый чай со смородиновым листом. Вечером приедут дочки с детьми, редко удаётся собраться всем вместе, но на её день рождения они решили сделать подарок. В доме станет шумно и весело: внуки, словно скворцы весной, начнут щебетать и ссориться. Дарья уже придумала, чем угощать дорогих гостей. После обеда затеет пирожки с тремя видами начинки, настрогает окрошки, запечёт в духовке буженину. Она заправила выпавшую из-под платка прядь волос голубоватого цвета. С юности Дарья была пегой, непонятного цвета, вечно приходилось подкрашивать волосы, а сейчас вымоешь седую голову оттеночным шампунем – красота! В груди стало жечь, будто кто-то внутри развёл костерок. Дарья вздохнула: не сдаваться. До конца ряда метров тридцать не больше. Не прополотая картошка будет маячить перед глазами, мешая радоваться приезду детей. Дарья поднажала, острая сапка смачно рубила толстушку и щирицу. Вот! Справилась. На бледном круглом лице, усеянном капельками пота, удовлетворенно заблестели карие глаза. Победительница медленно пошла с огорода, попутно любуясь ухоженными грядками: моркови, свеклы и молодым хрустким горошком, радостью ребятни. Нечего печалиться, шестьдесят – не возраст. Побегает ещё. Пусть худая и щуплая, зато не сгорбилась. И на душе светло: дочки устроены, зятья работящие, не пьющие, внуки красивые. Что ещё надо? Жаль Миша не увидел рождения третьего внука, порадовался бы вместе с ней. Не успел отдохнуть на пенсии, так и уехал в вечность на любимой «Ниве».

«Папа не мучился, – утешали дочки, – умер мгновенно.

Не удалось ему спастись от махины грузовика, вылетевшего в лоб. Дарья при детях держалась, не билась в рыданиях, нечего расстраивать, им и так тяжело. Дочки-близняшки, будто переливающиеся сосуды, удваивали чувства друг друга, будь-то радость или горе.

«Когда-нибудь увижусь с Мишей, – утешала себя Дарья и пожелала всей душой: – Дай, Боже, хорошую смерть, чтобы детям не пришлось ухаживать за мной, никому не быть в тягость, упасть, как птица на лету».

Дарья набрала в ванну воды, жжение в груди усилилось, теперь там не маленький костерок, полыхало пламя, ноги налились непривычной тяжестью. Она с трудом вымылась, кое-как обрядилась в ночную рубашку.

«Ничего-ничего вздремну, и всё пройдёт», – прошептала Дарья деревенеющими губами.

Диван показался непривычно жёстким, спина сразу онемела. Дарья попыталась набрать номер, но руки ослабли – телефон выскользнул, с глухим стуком упал на коврик. Каждый вздох усиливал жжение и боль, отчего-то пропали все звуки, голову, словно ватой обложили. Кокон тишины разорвал странный звон.

Дарью осенило: пришло её время.

– Спасибо тебе, Господи, за лёгкую смерть. Как и хотела на лету и не в тягость.

– Глупая ты, Дарья, – раздался тихий укоряющий голос, – теперь ты и все твои близкие уйдут на следующий круг перерождения. В каждой из жизней ты не позволяешь им научиться состраданию и терпению.

– Разве плохо уйти легко? – вспыхнула Дарья, не удивляясь прекращению боли и присутствию невидимого собеседника. Она не чувствовала тела, хотелось взлететь и парить над землёй.

– Плохо. Ты – нерадивая ученица. За сотни лет не усвоила урок – держишь родных в заложниках.

– Состраданию и терпению они научатся с другими людьми, – не согласилась Дарья. – Я люблю своих детей и не желаю, чтобы они мучились с полубезумной старухой. Хочу оставить о себе тёплые воспоминания.

– Столько лет впустую, – в голосе невидимого собеседника звучало сожаление и жалость. – Так и не научилась доверять детям, не избавилась от страха…

Дарья понимала: высшая наглость спорить с тем, кто сейчас говорит с ней, но не утерпела:

– Я ничего не боюсь!

– Боишься разочароваться в дочерях, вдруг на самом деле воспитала их не так, как думала – это и есть недоверие. Боишься душевных страданий и боли, поэтому старалась загнать себя работой в мирное время, искала опасность в годы смуты, лишь бы умереть первой. Тебе чуждо смирение, ты не смогла победить страх потери детей. Но самый тяжкий грех – отсутствие веры в себя.

– Неправда. Я всегда надеялась только на себя.

Послышался смех.

– О смирении ты не споришь?

Дарья ощутила себя неразумным ребёнком, на которого любящий родитель изливает тепло и свет.

– Не спорю.

– Поверь в себя. Поверь в дочерей, иначе как узнать, будут ли любить тебя беспомощной и слабой. Рискни. Доживи хоть раз до преклонного возраста. Даже я устал наблюдать за твоими бестолковыми метаниями в круге перерождений. Жаль ты не вспомнишь наш разговор: я сам дал людям право выбора и свободу воли.

Дарья взмолилась:

– Я прожила счастливую жизнь, не хочу начинать всё заново.

– Должна. Могу только пожелать: пусть твой сотый круг станет последним.

Вернулись звуки: за окном чирикали воробьи, часы гулко отбили полдень.

Дарья открыла глаза, огонь в груди потух, сердце билось ровно.

«Задремала. Приснится же такое. Разлеглась тут, а дел немерено».