Круиз мечты для полубывших

Глава 1. Последняя капля

2014 год

Татьяна

– Самсонов! Я тебя убью!

От моего крика дрожит сгустившийся воздух. Его так трудно вдохнуть, он словно застревает в горле и не доходит до легких. В ушах звенит. Кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки. И ладно бы его, хрен с ними, а то ведь мои собственные.

– Какого черта? Зачем ты вообще полез в этот шкаф?

Муж стоит передо мной, как бык, глаза выкатил, из ноздрей сейчас пар пойдет. Голову наклонил, смотрит исподлобья, словно рога вперед выставил. Благо они у него имеются.

Ясное дело, лучшая защита – это нападение. И он неукоснительно следует этому принципу.

– У тебя все шкафы забиты хламом, а мне жизненное пространство нужно! Мне свои вещи класть некуда! – напирает он.

– Какого хрена ты у меня ничего не спросил?

– Да к тебе на кривой козе не подъедешь! Посмотри на себя: носишься по дому, как ошпаренная мегера!

Я невольно бросаю взгляд в зеркало. Точнее, следую глазами за его указующим жестом и упираюсь в зеркальную дверь того самого шкафа. Растрепанная, щеки раскраснелись, полы цветастого розового халатика разъехались в стороны, и в просвете видно посеревшее от стирки в нашей водопроводной воде белье. Жалкое создание, потратившее лучшие годы жизни… на кого? На что?

– И почему это я (!) в своем доме (!) чтобы выбросить листы с каракулями сорокалетней давности разрешение спрашивать должен?! – продолжает бычиться Дан.

Ах вот как! Значит сорокалетние каракули! Я просто задыхаюсь от возмущения. Хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. От ярости словно парализовало – не могу ни слова сказать. Накосячил и даже не пытается извиниться! Гнев бурлит, пенится, выплескивается через край.

– Ну и сволочь же ты! – бросаю я и вылетаю за дверь, чувствуя, как закипает в груди, и вот-вот прорвутся слезы.

В своей комнате бросаюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку, чтобы не было слышно рыданий. За ребрами болезненные спазмы, горячие ручьи льются из глаз. Все тело сотрясается. Так больно, так горько, так гадко! Вся моя жизнь! Вся моя жизнь коту под хвост!

Кот запрыгивает на постель, тычется мордой в щеку, щекочет усами. Урчит: «Посмотр-р-ри на меня! Я кр-р-расивый! Я милый! Я лучший! Я пр-р-риятный, погладь меня! Мур-р-р! Я люблю тебя, а ты меня любишь?»

И вот так всегда, когда плачу. Громко или совершенно беззвучно, полслезинки вытечет или хлынет соленый поток. Приходит всегда. Чувствует. Понимает. Сопереживает.

Прижимаюсь лбом к мягкому загривку. Обнимаю и глажу. «Персик, славный! Котенька мой! Один ты у меня остался.»

Он пару минут нежится в моих объятиях, но едва плечи перестают вздрагивать, спрыгивает на пол и – хвост трубой – важно шествует прочь. Так тоже всегда. Когда я в хорошем расположении духа, может часами сидеть у меня на руках, подставляя тело для ласк. А негатив нелегко собирать. Пошел сбрасывать в каком-нибудь темном и пыльном месте: за холодильником или в углу за портьерой.

Теперь вместо кота обнимаю свои колени, подтянув их к подбородку. Предметы в комнате все еще плывут и двоятся из-за стоящих в глазах слез. Внутренности скручивает злость и отчаяние. Уже ничего нельзя вернуть: ни двадцать лет моей жизни, ни коробку с вещами, которую муж выбросил в мусорный бак. Молча. Как оказалось, еще три недели назад. А сегодня я обнаружила ее пропажу.

На антресолях шкафа-купе много чего лежало: коньки сына, из которых он давно вырос, мои старые свитера и джинсы, оставленные для походов в лес и малярно-отделочных работ, журнальные вырезки, дареные сувениры из разряда «выбросить жалко, а применить негде». И эта коробка. Пару лет назад я забрала ее из маминого дома именно потому, что побоялась, брат выбросит. Обычная картонная коробка. На красивую, обклеенную цветной бумагой мне было жалко тратить деньги.

В ней то, что осталось от детства и юности. Школьные похвальные грамоты, пионерский галстук с маленькой зашитой дырочкой в одном из острых углов, дневник за одиннадцатый класс. Колокольчик с последнего звонка и лента с выпускного. Мои бирочки из роддома – кусочки рыжей клеенки, с выцветшими чернильными надписями «Мехова Н. А. девочка 3250». На ручку и ножку – с завязками из кусочка бинта и третья побольше – на кроватку. Еще все три выпуска домашней юмористической газеты «Вокруг сМеховых». На большее меня не хватило, тем более, что членов семьи моя сатира совершенно не радовала. Еще лучшие рисунки с занятий в изостудии, которую я посещала в младших классах. То, что муж назвал «каракулями сорокалетней давности». А мне ведь всего тридцать восемь.

В голову приходит запоздалая мысль, что коробку надо было подписать. Крупными буквами, ярким фломастером.

Глупая мысль. Даже если бы я так и подписала ее: «Вся моя жизнь», выбросил бы не задумываясь, без малейшего сожаления.

Боль пронзает тело с головы до ног. За что он так со мной? Я стала для него словно чем-то неодушевленным, каким-то ходячим предметом интерьера. Не слушает и не слышит, что я ему говорю. Смотрит сквозь меня. То хамит, то вовсе молчит часами и днями. Помощи по дому не дождешься. На кухне после него всегда свинарник. Раньше старался быть аккуратнее, сыну боялся подать дурной пример. Теперь в комнате, где он обитает, в комнате сына, беспросветный бардак.

Пытаюсь понять, как мы дошли до жизни такой? Ведь любили друг друга. Когда все начало разваливаться? Незаметно, потихоньку, по чуть-чуть. Конечно, когда сын уехал, все очень изменилось. В прошлом году Валька поступил в столичный вуз, перебрался в Москву. Дом опустел, словно не один восемнадцатилетний парень уехал, а с десяток шумных юных сорванцов разом его покинули.

Эйфория от поступления сына в один из лучших вузов страны быстро сменилась растерянностью – как мы здесь без него? – и тревогой – как он там без нас? Утром спросонья я по привычке варила овсянку на троих и спохватывалась порой только тогда, когда расставляла на столе тарелки. Днем меня преследовало ощущение пустоты и собственной ненужности. После работы, едва переступив порог квартиры, я физически чувствовала, как на плечи наваливается одиночество, и я сгибалась под его тяжестью едва ли не пополам. Пыталась занять себя чем-то полезным, но все валилось из рук. Вечером мы с Валькой как правило так или иначе связывались. Если общение по каким-то причинам откладывалось, я не находила себе места. Если поговорить удавалось, тоска и страх немного отпускали, и я спокойно засыпала. А утром все начиналось заново.