Крымские каникулы

***

Море показалось неожиданно. Вот только был лес, оплетенные корнями камни и проблески голубизны сквозь кроны фисташек и сосен. И вдруг деревья расступились, открыв безмятежную бесконечность. Я вышла на пляж, недлинную дугу от мыса до обрывистой горы, у подножия которой скоро утонет солнце.

Дом темного дерева полоскал отражение в рябых барашках волн. Дощатый настил на каменных сваях, от кромки леса до дверей, предлагал прогуляться над водой. Сухие водоросли на гальке напоминали о недавнем шторме. У пристани — по ту сторона дома-над-морем — покачивалась лодка со спущенным парусом. Распахнутая дверь полыхала оранжевым.

Я остановилась в нерешительности. Нажатие кнопки оборвало теноровую фа, но голос Карузо все еще звучал в ушах: "O sole mio sta 'nfronte a te!", только мне больше не хотелось подпевать. Последние шаги вдруг показались длиннее уже пройденных девяти километров по заповеднику. Может быть, зря? Может быть, то было не приглашение, а всего лишь дань вежливости? Может быть, я приняла желаемое за действительное, когда решилась познакомиться с ним вживую?

Всего несколько секунд я вспоминала самый счастливый и самый безумный год моей жизни. Год виртуальной дружбы и виртуальной любви. Год опасной, сладкой до дрожи игры. Танго на минном поле. Кто бы мне сказал, что я на такое способна, ни за что бы не поверила. Но так уж получилось. Карма такая, или звезды так встали, но все доводы рассудка, что так нельзя и так не бывает, оказались тщетны.

И вот я здесь. Сама не верю, что получилось. Не верю, что он выбрался из Перми в Крым, и что у меня вышло выкроить три дня полной свободы. И что тот его рассказ о заповеднике — со ссылкой на карту и радостным предвкушением отдыха наедине с природой — был не просто дружеской болтовней. Но — неважно. Званая или нет, я здесь, и я его увижу.

К двери в неизвестность я почти подбежала. И остановилась на пороге, ослепленная солнцем, готовым утонуть в пламенеющем подсолнуховом море. Пахнуло неаполитанской негой, шепнуло: "Соле! О соле мио!" Показалось, кто-то вздохнул рядом, справа...

Прикрыв ладонью глаза, я перешагнула порог и огляделась. Дежа вю... залитый светом коридор упирался прямо в огромный розовый апельсин, брызгающий сладкими лучами. Шаг, и окунешься в лепестки-протуберанцы, поплывешь в густом оранжевом воздухе. Зажмурившись — голова кружилась от пляски радужных пятен — я прислушалась. Снова послышался не то вздох, не то всхлип. Отгородившись от сияния, я нащупала дверь, толкнула...

Аскетичная кухня была пуста. В окно залетал бриз, играл занавеской. Вздыхало море, облизывая сваи. Я шагнула обратно, в солнечный коридор, загородилась ладонью — и увидела еще три открытые двери. В первую не стала и заглядывать — кладовка и есть кладовка. За второй обнаружилась спальня — тот же аскетизм и пустота. Прежде чем заглядывать в последнюю дверь, я снова прислушалась.

Тишина. Только море и бриз. Болезненным жаром защекотал страх: я тут одна? Еле сдерживаясь, чтобы не рвануть бегом, шагнула в полумрак. Выдохнула без сил, чувствуя, как пол плавно уходит из-под ног: снова никого.

— Мио? — шепнула я, не надеясь на ответ.

Плеск волн, крик одинокой чайки — тонкий, протяжный. Шорох прибоя. Живая, дышащая тревогой тишина. В глазах стало горячо и неудобно, сладкий южный воздух застрял в горле затхлыми колючками. Я на миг почувствовала себя одинокой песчинкой в пустоте космоса — холодного и безразличного. Лишь на миг, потому что вспомнила про последнюю дверь. Дверь в солнце.

Четыре медленных, через силу, шага — перед мысленным взором рисовалась пустая терраса над водой и пустое до самого горизонта море — и я облегченно заморгала, опершись о косяк. Мио сидел на краю настила, свесив ноги и глядя на солнце. Один. Черные волосы небрежно заплетены в косицу. Обтянутые серой футболкой плечи опущены, правая рука бездумно перебирает свободный конец веревки, которой привязана лодка. Даже со спины было яснее ясного, что его день не удался. Наверное, я все же не вовремя...

Отлепившись от косяка, я не спеша направилась к темному силуэту на фоне догорающего моря. Мио вздрогнул, услышав шаги, обернулся...

Черт. Все не так. Мелькнувшая кометой надежда в темных сицилийских глазах погасла, едва он узнал меня. Мио, конечно, улыбнулся — радостно, сияющее. Но не так, как улыбнулся бы, увидев другое лицо.

— Здравствуй, Мио!

— Марыся! Ты глюк? — Он протянул ко мне руку, остановился на полпути. — Или настоящая?

— Не знаю. — Пожав плечами, я протянула руку навстречу. — Наверное, настоящая. А ты?

Моя ладонь застыла в миллиметре от его. Я вздрогнула от неожиданности: тепло! Живое тепло. Не верилось. Все казалось, что вот-вот наши руки пройдут друг сквозь друга, как сквозь отражение на воде. Или что между нами снова будет стекло монитора и тысячи километров. Но... медленно, настороженно — и неотрывно глядя друг другу в глаза — мы преодолели последний миллиметр недоверия. Коснулись... и оба засмеялись от облегчения.

Мио схватил меня за руку, притянул к себе. Он оказался так близко, что я почувствовала его тепло, запах — чуть пряный, чуть терпкий, головокружительный запах юного мужчины. Прикосновения сухих, сильных ладоней обжигали кожу, пальцы дрожали от желания коснуться самой, убедиться: вот он, живой, настоящий. Горели губы — жаждой попробовать на вкус, на запах, на ощупь. Я смотрела в шоколадные глаза, и не могла произнести ни слова. Все оказалось много проще, чем я себе представляла, и много сложнее. Я поняла, что боюсь — отчаянно боюсь, что мечта сбудется и перестанет быть мечтой.