Кто-то прячется во тьме

Глава 1.

Когда она пришла работать в школу сразу после университета, то выглядела младше даже многих семиклассниц и боялась, что они сожрут её. Так уже пытались сделать другие школьники и школьницы во время учебной практики. Только тогда она переживала из-за этого меньше. Была уверена, что ей нужно лишь немного потерпеть, получить заветный для мамы и бабушки диплом, чтобы они наконец-то отстали от неё, и зажить своей жизнью.

Два дня. Ровно два дня после выпуска она провела в уверенности, что вот сейчас начнётся эта своя жизнь. А потом пришла паника. От осознания, что она понятия не имела, какой эта жизнь должна была стать. Она столько лет возмущалась из-за того, что семья заставляла её заниматься тем, чем ей не хотелось. В процессе стоило хоть на секунду отвлечься и подумать, чем же заниматься ей хотелось. Сейчас она ответа не знала. И когда ей вдруг позвонила директриса школы, в которой она проходила практику, и рассказала, что в другую школу в том же районе срочно нужен учитель истории и обществознания, она немедленно согласилась. Точнее, не отказалась.

Её наняли без проблем. Будь у неё амбиции и интерес к этой работе, она бы решила, что дело в её красном дипломе. Да, возмущалась она обычно только в душе, а снаружи усердно училась. Но скорее причина была в том, что других желающих взяться за эту работу не нашлось. Она прекрасно знала, что со стороны не выглядела идеальной кандидаткой. Даже когда она сидела в кресле перед директрисой на собеседовании, её коленки дрожали едва ли не сильнее, чем голос.

Может, её взяли, потому что хотели посмотреть на то, как она унизится? Как её унизят дети. Может, именно поэтому ей пытались ещё и сразу подсунуть классное руководство. В первый год отбиться от этого щедрого предложения ей удалось. В тот год, когда она очень много плакала дома. И ещё в туалете. И в каморке, куда складывала тетради учеников, и то и дело отлучалась туда, чтобы якобы проверить что-то (сколько слёз ещё осталось, видимо).

А потом это прекратилось. Они отстали. Нет, стоит признаться, что ничего совсем уж ужасного дети не делали. Не то, что творили её одноклассники с их учителями. Просто бывало выкрикивали что-то с мест, перебивали её, задавали дурацкие вопросы и прочее. Но она ни разу не заплакала при них. И не давала им никакой реакции, кроме двоек, заслуженных, о чём она всё тем же дрожащим голосом говорила их родителям. И поэтому они успокоились.

А в конце года учительница, которая была классной руководительницей одного из самых спокойных классов, ушла на пенсию. Ей предложили занять её место. Она согласилась. Не потому что решила, что была готова. Просто подумала, что лучше уж ухватиться за этот класс, чем подождать, пока ей в ультимативной форме подсунут какой-то другой, с которым она точно не справится.

Она знала этих детей. Это был шестой класс, и в прошлом году она уже вела у них уроки. Так что она знала их всех. И самых проблемных, по меркам этого класса, учеников. Хотя это было не так сложно, ведь они чётко обозначали сами себя, сбившись в закутке задних рядов. У неё пока не было чёткого плана, что она будет делать, если они начнут проявлять свои характеры. Может, и не начнут. А если уж ей так не повезёт, то разбираться придётся по ходу.

Она знала их всех, но не эту девочку, которая сейчас стояла на пороге кабинета, спустя десять минут после начала урока. Забавно, как когда она сама училась в школе, ей эти десять минут, четверть урока, казались вечностью. А когда они истекали, она в душе ликовала. Ведь прошла целая четверть, осталось вытерпеть всего полчаса. На полуторачасовых парах в университете первые десять минут пролетали вообще незаметно, а вот оставшиеся после них час и двадцать минут тянулись бесконечно долго. Теперь, когда она оказалась по другую сторону баррикад (парт, поправляла она сама себя, ни к чему тут такая воинская терминология), ей каждая минута казалась пролетающей слишком быстро и впустую. Но этот первый урок в году она разрешила себе потратить почти что впустую. Решила не грузить учеников новыми темами, всё равно мало кто из них её бы сегодня слушал. Она посвятила это занятие организационным вопросам. Как раз рассказывала, сколько тем им предстоит изучить, сколько тестов их ждёт, о дополнительных заданиях, которые они могут выполнить.

И она рассказывала это всё так увлеченно, явно слишком увлечённо для восьми утра. Нет, она не чувствовала бодрости. Потому что плохо спала. Как и весь прошлый год. Она нервничала перед каждым уроком. Перечитывала главы учебника наперёд, пыталась угадать, какие дополнительные вопросы ей могут задать ученики (зря, никакие), и найти на них ответы. Проверка тестов тоже была тем ещё мучением, ведь она снова и снова перепроверяла свои собственные ответы, которые должны были быть образцовыми и правильными.

Но этой ночью, как и во все предыдущие, с тех пор, как она согласилась взять класс, она переживала особенно сильно. Ведь теперь она не была просто учительницей, которую каждый класс видел в лучшем случае четыре раза в неделю. Эта роль никуда не делась, но теперь она была ещё и самой важной учительницей для этих двадцати шести детей. Некоторые классные руководительницы называли себя «классными мамами». Нет, ей такой статус был совсем не нужен, но она понимала, что как не назовись, суть не меняется. Да, на ней теперь огромная ответственность. И она не должна сломаться под её грузом.

Поэтому она и старалась говорить громко. Громкость в её голове равнялась уверенности. Так она подумала сначала, но потом поняла, что это оказалось ошибкой. Горло быстро пересохло. К тому же, на такой громкости легко было уловить, как дребезжал её голос. Но если бы теперь она его понизила, это бы привлекло внимание, так что отступать было поздно. К тому же, до того, как она начала говорить так громко, буквально в первые пару минут урока, некоторые дети уже начали отвлекаться. Парочка доставали телефоны, показывали своим соседям по партам что-то на экранах. Кто-то прошептал что-то похожее на: «Кровищи было». Но когда она начала практически кричать, они уже не могли сосредоточиться на этом и убрали телефоны.