Кукушонок

Кукушонок

Диму взяли в семью из детского дома. Воспоминания о месте, где был раньше, обратились в щемящую тоску и страх: а вдруг его туда вернут. Прошёл год, второй, Диме исполнилось пять, опасения притаились в тайнике сознания, показываясь в темноте перед сном или во время прогулки, когда мальчик, заигравшись, терял маму или папу из виду. Испуг, вспыхивая, отравлял счастливую жизнь и не забывался, отчего Дима часто выглядел настороженным. В целом всё было благостно до тех пор, пока в доме не появился ещё один ребёнок.

– Наконец-то у вас родной сынок! – восторгалась женщина, которую Дима называл бабушкой. Она светилась, обнимала маму и вытирала слёзы, повторяя: – вот счастье-то.

Женщины носились вокруг пищащего свёртка, охая, всплескивая руками, торопясь и сталкиваясь. Отец замер, прислонясь к притолоке плечом, и криво усмехался. О Диме забыли все.

Новые дни ничего не меняли. Приёмыш чувствовал себя лишним, прежние страхи крепли, обретая реальные черты: в памяти всплывали обшарпанные комнаты с множеством двухъярусных кроватей, сопливые, плачущие малыши, орущие воспитатели.

Отпраздновали месяц, немного успокоились. Жизнь приобрела налаженный монотонный ритм, подчинённый потребностям младенца. Однажды мать ушла к доктору, отец смотрел в гостиной телевизор, оттуда доносились приглушённые звуки. Предоставленный самому себе Дима болтался по дому и забрёл в комнату, где спал «братец».

Вот он – сморщенный, некрасивый, пукающий и вопящий – отнял у Димы родителей. Из-за него придётся жить не в просторном чистом доме, в атмосфере любви и внимания, а в толчее шкодливых сверстников под присмотром уставших, битых жизнью взрослых.

Младенец завозился и срыгнул. Дима, глядя, как из красного ротика выплёскивается белая творожистая масса, вспомнил, что бабушка предупреждала мать:

– На бочок укладывай, а то захлебнётся.

Действуя механично, точно по заложенной программе, Дима взял край пелёнки, подложенной под головку братца, и завернул, накрывая личико. Сверху придавил ладонью. Сам затаил дыхание. Когда не дышать стало невозможно, шумно втянул воздух ноздрями, но ладонь с лица ребёнка не убрал, подождал ещё. Прислушался к рокоту телевизора. Отец смотрел токшоу, экранные люди обсуждали политику. Но вот крики сменила реклама. Дима отвернул пелёнку, расправил складки и заложил руки за спину. Братец больше не срыгивал.

Послышались шаги, отец шёл проверить спящего младенца. Дима стоял неподвижно. Мужчина подвинул его чуть в сторону, наклонился над кроватью. Не меняя положения, скосил глаза на Диму. Прищурился изучая. Дима замер, даже перестал дышать.

– Пойдём, сынок, – взял его за руку отец, – почитаю тебе.

Уже выходя из комнаты, добавил:

– Он спит. Не будем мешать.

Дима кивнул.

Сидели в гостиной, убрав звук телевизора. Устроились как раньше в большом кресле – Дима на коленях у отца, а у него на коленях большая книга с картинками. Молчали. Каждый думал о своём. Мальчик заталкивал свой противный страх подальше в тайник, а мужчина…

«Молодец пацан. Я бы не решился»

Он с удовольствием растил чужого ребёнка. Совсем чужого. А вот нагуленного женой на стороне не мог. Ну не мог!

______________________________________________________________________________________________

Спустя двадцать пять лет

Дмитрий шагал вверх по лестнице, ругая себя за то, что повёлся на уговоры Алины. Пропадала полгода и на тебе: звонит, хихикает, обещает незабываемый вечер. Пришлось Ольге соврать, что допоздна задержится по делам фирмы. С новой пассией, в общем-то, неплохо живётся. Суховата, иногда так вообще бревно – бревном, зато никаких разговоров о семье и детях.

Алина тоже прикидывалась, что всё устраивает, но однажды объявила о беременности. У Дмитрия разговор короткий: аборт или разрыв. Поревела, не без этого, но согласилась избавиться от груза. Правда, через два месяца исчезла.

Хрен бы с ней, мало баб, что ли? Однако идёт Дмитрий на зов, любопытно стало, чем бывшая удивит. Тайский массаж освоила? Или курсы какие прошла, сейчас вроде учат ублажать мужиков. Хотя Алина и так была ого-го, не то что нынешняя…

Рука зависла у кнопки звонка. Может, ну её? От добра добра… Хотя… Надавил. Затренькала бодрая мелодия. Тут же распахнулась дверь, будто Алина караулила у порога. Впрочем, так всегда и бывало.

– Димочка! Счастье моё!

Обвила шею руками, привстав на цыпочки, коснулась влажными губами щеки и прильнула, жарко целуя рот.

Да. Она. Невозможная Алина.

Не поддаваться. Отстранил, оглядел. Чуть пополнела, грудь будто налилась, на вид упругая, так и норовит в руку прыгнуть.

– Привет. Чего звала?

Девушка скользнула взглядом по его туфлям, но не предложила разуться. Ещё чего не хватало!

– Пойдём, покажу, – взяла за руку. Мягко, нежно. Потянула за собой.

– Что за хоровод? – сохранял недовольный тон Дмитрий.

Из последних сил сдерживал тепло, которое непрошено поднималось в груди. Хотя… чего там. Вечерок-другой можно скоротать. Не убудет.

Алина взглянула ласково, чуть испуганно и толкнула дверь в комнату. Дмитрий по инерции шагнул и прирос к полу.

Кроватка, в ней младенец.

Ужас заполонил сознание. Дмитрий выставил руки вперёд, защищаясь от неведомого противника. Нахлынуло страшное: кошмар, от которого с помощью дорогущего психотерапевта избавился три года назад. Каждую ночь, сколько себя помнил, Дмитрию снился младенец: невинное личико, струйка не переваренного молока, стекающая на пелёнку.

– Смотри, какой красивый, счастье моё! – умилялась Алина, – на тебя похож. Видишь?

– Стерва! – Дмитрий попятился. – Если думаешь алименты отсудить, он не жилец! Тварь!