Кумачи. Последняя смена

Пролог. Месть Горнистки

Красный трамвай простучал в ночи,

Красный закат догорел в бокале,

Красные-красные кумачи

С красных деревьев на землю упали.

Я не ждала тебя в октябре,

Виделись сны, я листала сонник:

Красные лошади на заре

Били копытами о подоконник.

(С) Белая Гвардия “Когда ты вернешься”

Пионерский лагерь

БУРЕВЕСТНИК

Кованые, побитые ржой буквы над аркой облупились от алой краски. Их беспощадно повело от времени. Настолько, что буква “В” почти отвалилась — повисла тормашками вверх, грозя свалиться на голову кому-нибудь, кто рискнёт толкнуть покосившиеся ворота.

Вот только кому бы такое пришло в голову? “Буревестник” был закрыт уже давненько.

Прижавшись губами к железному поручню, Сёмка Пегов щуро вглядывался в очертания мимо проплывающего берега Волги. Тяжёлые клочья тумана стелились по нему, нехотя взбираясь выше, к воротам заброшенного пионерлагеря. Они, словно куски старой свалявшейся ваты, которой родители для сохранности прокладывали ёлочные игрушки, мешали Сёмке толком разглядеть, что там, за оградой.

А ведь хотелось. Кажется, что обычные корпуса и дорожки, а приглядишься… словно бы какие-то избушки из народных русских сказок и неведомые тропинки, петляющие меж высоченного частокола сосен. Жутко…

Жутко интересно было ему узнать как там всё на самом деле!

— Вон, видали?

Громко крикнул Мишка Кац, так чтобы точно услышали все ребята, заворожённые открывшимся видом на заброшенный лагерь. Цель была достигнута — на него обернулись. Кто-то, проследив за пальцем Мишки, приложил руку ко лбу козырьком, словно это могло помочь что-то разглядеть в тумане.

— Чё я там увидеть должен? — проворчал Геворг Агоян, недовольно насупив густые брови, почти сросшиеся с чёрной чёлкой из-за низкого лба.

— Вон, за борщевиком. Видал, труба торчит?

— Труба? Нет там никакой трубы.

— А я вижу! — громко и как-то уж слишком гордо воскликнула Маша Ежова, самая мелкая из всех девчонок, севших в то раннее августовское утро на этот речной трамвайчик. — Только это не труба. Это горн!

— А, ну точно. Его ж горнистка держит.

— Горнистка?

Заинтересовавшись, некоторые ребята стали пуще прежнего вглядываться в очертания берега и ворот заброшенного лагеря. Кто-то даже рискнул перегнуться через ограждение борта, из-за чего Сёмка вынужден был отпрянуть от своей удобной опоры. Плавать он не умел, воды откровенно боялся, а острое, тревожное чувство, что при неожиданной нагрузке на один борт, старенький речной трамвайчик вполне может перевернуться, никакой логике из вмиг заледеневших поджилок было не вытрясти.

На губах Сёмки остался привкус металла. Он вытер их руквом, но тщетно. Вкус металла похож на вскус крови — отчего-то вспомнилось ему, когда взгляд снова вернулся к высоким покосившимся воротам и облупившейся надписи "Пионерский лагерь "Буревестник".

— Ага. Говорят, вот этим горном она у ребят кровь и хлебала! — радостно сообщил Мишка, заставив Сёмку вздрогнуть.

— Горном? Да ну, брешешь!

Проворчал кто-то из-ребят, а Машенька Ежова осторожно переспросила, явно робея перед смелостью старшего из ребят.

— А зачем она… это делала?

— Как зачем? — удивился тот, — Вампирша потому что!

— Вампирша?

— А ты что, в лагерь сюда приехала и ничего не знаешь?

Щёки девчонки, словно персики, покрытые прозрачным детским пушком, пошли к тому же алыми пятнами.

— Нет… — едва слышно ответила она, потупившись под взглядами ребят.

Конечно, не только она ничего не слышала о горнистке-вампирше. Да кто ж признаётся? Не солидно прослыть лопухом в первый же день в лагере.

Мишка Кац на это как-то неопределённо крякнул и, пересев к Маше, закинул руку на ограждение за её спиной, чем заставил девчонку ещё больше стушеваться.

— Тогда слушай, малая… — сказал он с таким апломбом, словно самому было не десять, а все пятнадцать. — Горнистка не всегда стояла там одна. Когда-то давно по другую сторону от ворот на таком же постаменте был ещё барабанщик. На самом деле никто не знал, как они там появились, но и разбираться в администрации особо не стали, потому что думали, что горнистка и барабанщик — это просто фигуры из гипса, что с них взять? Не выбрасывать же. Но они ошибались. Потому что и горнистка, и барабанщик были вампирами! К пионерскому лагерю их привела жажда молодой крови. А у пионеров, по их вампирскому мнению, она была самая вкусная и чистая, потому что они всегда старались жить правильно и не жрали всякую дрянь типа бабл-гама…

— Гонишь! — недовольно выкрикнул Гев, а Пашка Харламов, невысокий курносый мальчишка с волосами, торчащими в разные стороны, словно солома, смело его поддержал:

— Точно! Мне мама говорила, что раньше бабл-гама не было!

— Мне мэмэ гаварилэ… — передразнил оппонента Мишка, скривив противную рожу и, повернувшись к Маше, с прежним энтузиазмом продолжил. — И вот они днём спокойно стояли себе на постаментах, обратившись в камень, а ночью, когда засыпали даже вожатые, спускались с них и шли делать своё чёрное дело…

— А как же их не обнаружили? — недоверчиво прищурившись, спросил Пашка. — Ведь, должны же были заметить, что дети пропадали?

Мишка коварно усмехнулся, ещё выше задрав нос.

— А дети и не пропадали. Они превращались в зомби! Послушных слуг горнистки и барабанщика. Продолжали жить как жили, строем ходить, кричалки кричать… даже стенгазету клеить. А всё равно были при этом зомби. Их даже хвалили за дисциплину! И никто не замечал, что кто-то по ночам сосёт с них кровь… пока в новую смену в лагерь не пришёл новый вожатый. Он-то сразу понял, что что-то не то, ведь втайне от всех был диссидентом и не вёлся на весь этот коммунизм-ленинизм. И ещё он был металлистом.