Кузина Пенни

Кузина Пенни

— Была у меня кузина… — начал Джарвис ван Вейк, интимно склоняясь ко мне и дыша перегаром.

Взрыв пьяного смеха прервал его. Дверь распахнулась, впустив подгулявшую компанию, окутанную облаком измороси. Хор громких, настойчивых голосов обрушился на нас — словно стая молотков заплясала по шляпкам гвоздей, вколачивая нас все глубже в истертые сидения кресел. Джарвису пришлось переждать этот шквал. Пары минут ему хватило, чтобы в очередной раз промочить горло. Я же успел задуматься о том, каким образом от обсуждения прошлогоднего чудовищного обвала в Ред-Хуке мы умудрились перейти на родню Джарвиса. В какой момент мы свернули с шоссе на проселочную дорогу?

— И при чем тут твоя чертова кузина? — хмуро поинтересовался Чарли, поднимая осоловелый взор.

Вероятно, он подумал о том же, о чем и я.

Так, — сказал я себе, — мы говорили о прогнивших насквозь старых домах, стоявших на древней хляби, пропитанных миазмами разложения и зла. Физической и моральной гнили. И Джарвис сказал, что, хоть и никогда не бывал в Ред-Хуке, но видит кварталы, которые я описываю, как наяву, ибо его детство прошло в местности, очень похожей на ту. От гнили моральной мы перешли к странному психозу, обуявшему жителей приморских трущоб. Тут Чарли вспомнил про записки одного психиатра, жившего лет сто назад, когда медики еще разделяли веру Сведенборга в мир духовный, и объясняли многие недуги вмешательством последнего в людскую жизнь. Тот врач описал множество случаев соприкосновения перевозбужденного, больного ума с первозданным злом, что вечно скитается вдоль границы нашего мира, прощупывая ее на прочность. Утомленный и ослабевший рассудок для него — вожделенная дверь в нашу реальность. Такова двоякая природа ментального расстройства, и так жертва его зачастую становится добычей врага куда более опасного, нежели обычный делирий. А Джарвис подтвердил, что сам наблюдал сумасшествие, похожее скорее на одержимость бесами. И тут я заметил, что старая топь, на которой стояли проклятые дома, топь, пронизанная ходами, сливающаяся с морем, его мраком и глубинами, топь, которая, как известно из древней поговорки, сама есть не-море-не-суша, является прекрасной метафорой темных глубин человеческой души, откуда безумие всплывает, подобно слепому чудовищу, которое…

И тут-то Джарвис и заговорил про свою чертову кузину. Три тропки привели его в сумрак детских воспоминаний: трущобы, трясина и психоз. Великая триада.

— Так что с ней стало? — спросил я.

— Сгинула она, — прохрипел он, откашливаясь — виски пошел не в то горло.

— Самая короткая история, которую я слышал в своей жизни! — воскликнул Чарли, этот черствый человек, которому нет дела до чужих сгинувших кузин.

— Хотите подлиннее — извольте, — сказал Джарвис ван Вейк. И начал свой рассказ.

— Мы с кузиной Пенелопой вместе росли в одном милом местечке, в Новой Англии, похожем на то, о котором нынче шла речь. Они все похожи, эти местечки. Чтобы понять, чем жили тут люди с самого основания колонии, стоит послушать иногда глупых старых тетушек с их байками да приметами. Чем дальше в лес — тем темнее индейская первобытная жуть. Там живут уродливые божки, поджидающие случайную жертву, да стакнувшиеся с дикарями язычницы-ведьмы. Чем ближе к морю — тем ненадежней почва под ногами, глубже преисподний мрак, опасней чужаки из неведомых стран. И ты существуешь меж двумя обителями теней, силясь молитвами и заученными ритуалами раздвинуть эти темные стены, пока они не сомкнулись окончательно. Одновременно ты понимаешь, что до Господа из этого места исключительно трудно дозваться…

Чарли, ты у нас радиолюбитель, скажи, когда такое случается?

— При многолучевом распространении, — охотно пояснил Чарли, словно ждал этого момента. — Когда отраженные сигналы накладываются, и происходит так называемое замирание.

— Во-во. Существуют такие места на земле, где сигналы затухают, и молитвы, обращенные к Господу, уходят в пустоту, я всегда это знал. В одном из таких мест я вырос. Представьте себе кварталы мрачноватых домов из красного кирпича, потемневшего от времени, изъеденного сыростью. Домов, устремленных вверх, дающих глубокую тень. Наша улица звалась Болотный тупик и была некогда проложена в непосредственной близости от гавани. Название говорит само за себя, не правда ли?

Большую часть года на черепичных крышах почивали туманы, воздух был густ и пропитан влагой и копотью. Но вот в то лето, напротив, стояла сушь… Но я забегаю вперед. Район наш не был, разумеется, фешенебельным, но считался «приличным». Жили в нем потомки выходцев из Северной Европы, что видно хотя бы по их именам. А чуть дальше, там, где старый город заканчивался, селилась всякая шваль — люди невнятного роду и племени, что выполняли тяжелую работу за гроши, попрошайничали или занимались чем похуже. Но меня в то время это соседство ничуть не заботило.

Так вот, как я уже сказал, мы с кузиной Пенни были очень близки и почти каждый день играли вместе. Мне в то лето исполнилось семь, а Пенни была на год моложе. Она повсюду таскалась за мной, и родственники наши не раз шутили, что мы, когда вырастем, непременно поженимся. Ну, знаете, как любят взрослые подсмеиваться над маленькими детьми. «Пенелопа ван Вейк, вам даже фамилию менять не придется», — говорил, бывало, один из двоюродных дядюшек. Малютке Пенни все это очень льстило, и она на полном серьезе называла себя «невестой Джарвиса». Но все это не имеет отношения к тому, что случилось потом. Я всего лишь хотел этим сказать, что с Пенни мы были — не разлей вода. Мы прятались в закоулках между старыми пакгаузами, бегали по вечно скользким от сырости мостовым, пускали кораблики в водосток. Любили, взобравшись на высокие каменные ступени перед каким-нибудь навеки запертым парадным ходом, рассказывать всякие истории, временами — откровенно жуткие, и у взрослого волосы на голове встали бы дыбом. Но нас все эти ужасы неудержимо притягивали; наверное, все оттого, что тогда они существовали лишь в мире наших грез и не пытались вторгнуться в реальную жизнь.