La camisa negra

Собаки бесновались. Собаки бесновались уже второй день. Это были большие, иссиня-черные, хищные, злые, бескомпромиссные доберманы с длинными острыми зубами-клыками-бритвами, которыми без всяких усилий рвали человека на куски. Они никогда не знали, что такое поводки и намордники. У них были ошейники с острыми металлическими шипами. Собаки хрипели от злости. Бойцовские собаки.
Была глубокая ночь, освещаемая лишь полной луной да редкими фонарями на этой улочке в трущобах. Луа, присев на корточки, постучала пальцами по решетке загона для сторожевых псов-доберманов. Собаки лишь прорычали, вгрызаясь клыками в сырое мясо только что убитой коровы. Девушка никогда не боялась собак, они были, если можно так сказать, ее семьей. Она поцарапала решетку еще раз. Лишь один самец, с красными от злости глазами, бросился всем телом на решетку. Луа отняла палец и еле слышно рассмеялась, но смех ее был по-детски счастливым. Она дотронулась до своих черных волос длинной до плеч, с челкой, падающей на лоб. У нее были ослепительно-голубые глаза, которые бесстрашно смотрели на собаку. Затем она резко обернулась. За спиной стоял цыган с занесенным топором.
На главных улицах фонарей было гораздо больше. Улицы лоснились от удовольствия, от людей, от неоновых реклам, от автобусов. Автобусы, как хищные акулы, выныривают с остановок. Они неустанно следуют за машинами, словно старые, выброшенные на берег, подслеповатые птицы морей, но они опасны, - о, акулы всегда опасны! В одном из таких автобусов ехала рыжеволосая, длинноволосая Ника с едко-черными глазами. Она каталась по городу с самого утра. Ей некуда было идти до ночи, ей нечего было делать всю жизнь. Ника чуть ли не ежедневно бросалась на жертвенный алтарь любви или же города (ибо этот город олицетворял саму любовь), но все напрасно. До глубокой ночи ей не было места в этом мире. На следующей остановке ей сходить. О да, там, совсем недалеко, находится самый главный ночной клуб этого города. И сегодня там танцует Японка, ее любимая танцовщица.
А этот город… Город плачет туманами, рвется на части отражением света уличных фонарей на глади темной воды. Город любви и свободы не хочет отпускать. Но отпускает. Ибо ночью в этом мире все взаимосвязано.
Огни мешали видеть. Они отчаянно слепили глаза, музыка играла так громко, что было больно легким. Сегодня танцовщица, одна из местных знаменитостей, по имени Японка будет Танцевать. Полгорода пришло на эту дискотеку, чтобы увидеть ее знаменитый танец с мечами. Свое прозвище девушка получила из-за сценического костюма: длинное светло-бежевое кимоно с упомрачительными рукавами, которые развевались в разные стороны под разными углами от малейшего движения; высокая прическа из иссиня-черных волос и фарфоровая белоснежно белая маска на лице. Да, да, ее лицо мало кто видел.
Японка Танцевала, как богиня любви, как богиня этого города. Ее любили, и она всех любила. Ее боготворили, и она всех боготворила. Ее ругали, и она ругала. Но ее никто не знал. Даже ее настоящего имени. В жителях города она не числилась. Она жила лишь раз в ночь, на сцене, в течение 9 минут и 8 секунд, пока длилась песня, под которую она всех сводила с ума. И сходила с ума сама. Juno Reactor & Don Davis “Navras”. Под эту песню она жила, чувствовала, дышала и Танцевала.
Луа ничего не успела понять, как доберман, устав биться о решетку, перескочил через нее, и мгновенно загрыз цыгана. Луа вскочила, перепрыгнула через собаку и побежала куда глаза глядят. Одно дело – собака в загоне, и совершенно другое дело – собака на воле. Доберман помчался за ней, хрипя и скалясь. Луа выбежала на главную улицу, резко завернула за угол. Собаку занесло на повороте, и она стукнулась об угол дома. Упав на тротуар, распугав редких прохожих, доберман помотал головой и вернулся обратно в загон. Она в это время уже забежала в первую попавшуюся открытую дверь. Эта дверь была от ночного клуба, где в это время уже вовсю Танцевала Японка. Луа пробралась к самой сцене, в восхищении наблюдая за колыханиями рукавов и подрагиванием мечей, когда они со всей силой стукалась друг о друга.
С другой стороны сцены стояла Ника, которая тоже устремила весь свой взор на Японку. То же самое сделали все присутствующие в клубе. Танец Японки, жестокий, нежный, бескомпромиссный, злой, смертельный, легкий, глубокий, яркий действовал на всех, как гипноз. Никто не курил, но большинство держали тлеющие сигареты в зубах, никто не пил, но все держали наполненные бокалы в руках. Жизнь была только на сцене. А в зале было сборище «зомби», «трупов», мертвых людей. Живее всех оказалась девушка, которая существовала раз в ночь в течение 9 минут и 8 секунд, пока длилась песня, под которую она срывала покровы бытия. И умирала сама. Ибо одиночество убивает.
Мечи стучали, сверкали в свете бесконечных огней. Рукава взвивались вверх и бессильно опадали вниз, Японка носилась по сцене, как будто в предсмертной агонии (песня близилась к своему логическому завершению). Целых 9 минут и 8 секунд мир открывал свое истинное лицо. В Танце была сама Жизнь, сама Любовь, сам Город.
С последним оглушительным аккордом Ника и Луа посмотрели друг на друга. Взявшись за руки, они вспрыгнули на сцену и, выбежав вслед за Японкой, остановились перед ней.
То утро с городом застали уходящими вдаль трех девушек: Луа, Японку в своем сценическом костюме и Нику…

2005 год.