Lapsus linguae

Lapsus linguae

Он работал на износ, но у него ничего не получалось. Да и не могло получиться, как он сам думал. Ведь гора была – что Джомолунгма, а кончик её – что у твоей иглы. Никому в мире не под силу было взгромоздить на этот шпиль такой булыжнище. А он мог. Он стал, наверное, непревзойдённым мастером катания тяжести вверх по горному склону. Но оставить камень там… С этим он ничего не мог поделать. Проклятая масса скатывалась, как только он отпускал руки. Однажды он тайком, через немногих друзей выпросил у Ариадны моток верёвки и попробовал привязать камень к вершине. Ничего не вышло: верёвка лопнула. Ему пришлось опять начинать всё сначала. Он не огорчился – ему и так всё время приходилось это делать.

Странно: когда он держал камень на острие горы, он чувствовал равновесие. Какое-то время он даже ликовал, думая, что его мучения закончились. Но это было обманом, который наверняка придумал сам Аид. Едва он отпускал руки, как раздавался звук, схожий с грохотом обвала, и ему приходилось спускаться к подножию горы, чтобы опять взяться за работу. Спускаться он старался как можно медленнее, чтобы успеть помечтать о том, что будет, если он выполнит задание.

Когда-то он жил в верхнем мире. Был счастлив, был богат, имел власть. Но кое-что он сделал не так в своей жизни. Теперь-то он знает, что именно, и больше не повторит своей ошибки. Он понял, как нужно жить, чтобы всем, кого ты знаешь, было радостно от одного взгляда на тебя. Он говорил это Аиду, прося смягчить наказание, то есть, заменить его другим, менее тяжёлым. Но этот бледный, как поганка, старик и слушать его не хотел.

— Ты должен выполнить эту работу и никакую другую. Выполнишь – тогда отпущу в верхний мир.

И уходил, стуча костяным посохом. А он опять брался за камень мозолистыми руками и тащил его вверх, думая, что у него это не получится никогда.

Думали так и почти все, кто приходил посмотреть на его бесполезную работу, которую он проделывал уже многие тысячелетия. Обитатели царства Аида не слишком одарены юмором, но над ним они всё же потешались. Это раздражало его больше всего.

Эти лоботрясы приходили чуть ли не каждый день. Стояли поодаль и хихикали. А нет-нет, кто-нибудь из них, особенно из новеньких, да и говорил:

— Ну что, Сизиф, сколько рейсов туда и обратно ты сегодня сделал?

Он только скалил зубы. Ничего сделать обидчику он не смог бы при всём желании: работа не терпела отвлечения и должна была идти беспрерывно.

Иногда приходил Одиссей. Этот не хихикал и не занимал его дурацкими вопросами. Одиссей ему даже сочувствовал, хотя и помочь никак не мог. Разве что ободряющими словами. Слушать Одиссея было интересно. Он рассказывал о различных простых вещах и о том, какие чудеса можно сделать с их помощью. После его ухода Сизифу всегда было над чем поразмыслить.

Как-то раз он пришёл и после долгого наблюдения за работой спросил:

— А поднять камень ты можешь?

— Нет, — ответил Сизиф, — для этого моих сил недостаточно. Я могу лишь катить его.

— Но ты хоть попытайся.

— Работа у меня такая – не таскать, а катить, — отмахнулся Сизиф, обливаясь потом.

— А ты всё же попробуй, — настаивал Одиссей.

— Ну смотри.

Он попробовал, но камень не оторвался от земли ни на миллиметр.

— Что я говорил? Я слишком слаб.

— Не настолько слаб, как ты думаешь, — молвил Одиссей, — придёт время, и ты его подымешь. А пока запомни: если ребёнок не может собрать сломанную игрушку, он ломает её ещё больше.

— Как-то неободряюще звучит.

— Просто запомни, — Одиссей сверкнул глазами.

После этого Одиссей удалился. Какие-то соревнования по стрельбе из лука, объяснил он. А Сизиф подумал: опять с Ахиллом выясняют, кто искуснее в деле войны.

Час за часом, день за днём, год за годом… Дело не сдвигалось с места. Приходила также Фемида со своей дочкой Астреей и заверяла его, что Аид ещё никого не выпускал обратно в верхний мир. Поэтому его работа – бессмыслица. Он рассердился: словам Аида в царстве мёртвых верят больше, чем олимпийским сплетням. Он бросил ей:

— И что ты мне предлагаешь? Дважды никто ещё не умирал, а я хочу пожить.

Фемида пожала плечами:

— Как знаешь. Только твоё желание – несбыточное.

И она ушла, но Астрея успела ему подмигнуть на прощание.

Этот разговор его расстроил. Ведь Фемида мудра почти так же, как и Афина. И если даже она говорит, что его дело дрянь… Поневоле задумаешься: а не есть ли так на самом деле?

Но он старался не забивать себе голову мрачными мыслями, а только смотрел, как бы получше обхватить чёртов булыжник, чтобы не растревожить мозоли.

За всем этим он не замечал, что силы его увеличиваются час от часу, день ото дня, год от года…

Ведь Сизиф как-никак был человеком, хотя и мертвым. А у любого человека от постоянной работы мускулы наращивают силу. Правда, он давно уже забыл о словах Одиссея, потому что тот куда-то запропал. И он не знал, что пророчество, сказанное им, уже сбылось.

Он поднялся, сам уже не зная в который раз, на проклятущую гору. Ноги его дрожали, но в руках – он этого ещё не знал – сила всё же оставалась. Придерживая руками камень, чтобы тот не скатился, как раньше, он взглянул на вершину. Её конец слегка поблёскивал в тусклом подземном свете, словно был сделан из железа.

И тут что-то в нём вскипело. Любой наблюдающий за ним, сказал бы – это горечь обиды.

— Пропади ты пропадом! – он удивился, почему только сейчас высказал это вслух, — Чертово жало! На тебе и муха не усидит, а мне нужно взвалить на тебя камень! Долго я пред тобой пресмыкался, но теперь… На-ка, получи!