— Ах, какое счастье! Какое счастье тебе привалило! — притворно всхлипывает мачеха, прижимая пухлые руки к груди. — Такой мужчина на тебя обратил внимание!
И добавляет вполголоса, зло и истерично:
— Ты хоть бы улыбнулась ради приличия, мерзавка.
— Угу, — отвечаю я и склоняю голову ниже. — Разбежалась.
— Ах ты, маленькая стерва! — шепчет мачеха и приветливо скалится в лицо моему женишку. — Попробуй только расстрой эту свадьбу. И я тебя прибью веслом.
И она снова оскалилась в зловещей улыбке.
Чтоб он не заподозрил, что невеста ему не очень-то рада.
— Она так смущена… не верит своему счастью! — щебечет мачеха. — Да и как тут поверить! Все так неожиданно!
И толкает ногой кошель, набитый золотом, глубже под сидение.
На моих волосах лежит старая, видавшая виды вуаль.
Прикрепленные к ней цветы сделаны из бумаги. Они от старости и пыли серые.
Букет невесты собран из самых чахлых цветов. Местами тоже бумажных.
И перетянут тонкой и самой дешевой атласной белой ленточкой.
Да и какие уже цветы зимой?
Хотя женишок для свадьбы мог бы и расстараться.
Послать в хороший цветочный магазин, где розы продаются круглый год.
Он-то совсем не бедный.
Даже наоборот.
Но жених решил, что и так сильно потратился.
Ведь мачехе моей он отсыпал полный кошель золотых монет, и, как будто бы, самых ярких самоцветов.
Проще говоря, он меня купил.
И эта свадебная церемония — чистая формальность.
Я ему уже принадлежу с головы до пят.
Старая гномья шахтерская кабинка, медленно сползающая по канатам в сторону гномьего города, скрипит и раскачивается над пропастью.
Мы сидим в ней вчетвером, я с женишком и мачеха со своей дочкой.
А я думаю, что неплохо было б, чтоб канат порвался и мы все упали бы вниз.
Потому что замуж ужас как не хочется. Лучше б помереть.
Женишок-то мой старый и толстый гном.
Мне всего восемнадцать, а ему, наверное, добрая сотня лет!
Он толстый, рыхлый и вялый, пыхтит все время.
У него свалявшаяся черная борода, похожая на растрепанный валенок.
Лоснящийся от долгой носки коричневый сюртук и натянутые чуть не до подмышек штаны.
Полосатые чулки на толстых икрах и крепкие туфли с пряжками на ногах.
В его пухлых руках тоже зажат букет чахлых цветов.
И он все время дрожит. Потому что гном смотрит, не отводя взгляда, на меня.
И его колотит от нетерпения.
— Всегда мечтал, — прокаркал он, не сводя с меня жуткого, похотливого взгляда, — попробовать на вкус фазанью курочку! Такую мягкую, такую сочную. Хе-хе…
Я чуть не блюю ему под ноги. Нет, мне лучше не думать, как он будет касаться меня своим волосатыми ручищами… как он станет сжимать своими толстыми пальцами мою грудь…
— Моя фазанья курочка, — рокочет он и более чем красноречиво хватает меня за задницу.
Я прижата к его толстом брюху и к тому, что расположено ниже брюха.
Там, ниже, в потертых коричневых бархатных штанах, твердо, жарко и влажно.
О, за что мне эти мучения?..
— В городе можно снять недурную комнату для утех, — угодливо встревает мачеха, глядя, как жирный гном беззастенчиво меня тискает. — Зачем ждать, если все желания можно реализовать здесь и сейчас? Мы все сделаем ради вас…
Меня чуть не выворачивает от омерзения.
Гном облизывается и шумно сопит.
По его лбу градом катится пот.
Вот зачем я ему?!
Мачеха моя гном. И дочь ее гном. Было б логично, если б этот жених не первой свежести сделал предложение не мне, а сводной сестрице.
Они так подходят друг другу.
И она была бы счастлива. Ибо женишок богат. Это сейчас он жмется.
А для жен -то гномы не жалеют ничего.
И мачеха бледнеет и краснеет, припоминая это.
Ей досадно, что такие денежки уплывают из ее рук.
Вот дочке ее такой жених был бы кстати. Да юная гномиха ему глазки строила!
Но я — не гном.
У меня тонкое тело, слабые руки и золотые волосы.
Я никогда и никого, похожего на меня, не видела.
Какого я роду-племени, мне неизвестно.
Думала, так и загнусь в одиночестве, до старости подметая полы мачехи и заваривая ей вечерний чай.
Но нет же!
Привалило же счастье в виде жениха-перестарка!
Чтобы прихвастнуть своей силой — а гномы ею славятся, — женишок встал у зубчатого колеса и принялся его крутить, чтоб гномья шахтерская кабинка быстрее ползла по канату вверх.
Его волосатые руки с мохнатыми пальцами вцепились в рукоятку и стиснули ее так, что казалось – из деревянной ручки брызнет масло, которым ее смазывали.
— Сегодня эти пальцы приласкают тебя! — доверительно сообщил мне гном, пыхтя и крутя ручку.
Этого только не хватало!
Я представила, как эти волосатые пальцы сжимают мою грудь, и мне стало совсем дурно.
Гному больше сотни лет.
У гномов это самый расцвет сил. Только мой женишок вместе с силами накопил сала на двести кило. Он пыхтит, как слон, стоит ему начать двигаться.
И воняет он тоже как животное.
— Я скоро приласкаю тебя, — снова интимно обещает мне гном. Словно пытается выбить из меня ответную реакцию.
— Оу, — говорю я.
А меня трясет. Ноги подгибаются, в горле пересохло.
Его похотливые глазки становятся абсолютно масляными.
— Ах, зачем девушку смущаете? — верещит мачеха. — У нее же в штанишках мокрым мокро! Ах вы, шалунишка! Разве можно так?
И я вдруг понимаю, что сегодня, сейчас, мне придется лечь в постель с этим гадким толстым гномом.
Он возьмет меня.
Пыхтя и давя всем весом.
И это наверняка будет больно и неприятно.
Как, впрочем, и всегда, отныне и впредь.
***