Льдинка

Глава 1

Говорят, есть пять стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия и смирение. Но для себя я открыла шестую — контролируемая глупость. Та, что затмевает остальные пять своей обманчивой сладостью и толкает на безрассудства.

Именно контролируемая глупость привела меня в этот захудалый коридор, пропахший плесенью, краской и безысходностью. Серые стены в потёках, исцарапанный линолеум, тусклый свет люминесцентных ламп. Будто декорации к фильму ужасов категории B. Или моей новой жизни.

Я стояла перед дверью с облупившейся синей краской и тусклой табличкой "Директор". В ушах привычно шумела музыка — бодрый, разухабистый мотивчик, под который так и тянуло пуститься в пляс:

"Все твои подруги — суки, часто ездят за границу.

Чтобы фоточки в Фейсбуке залепить, как говорится..."

Это Шнур, в своём неповторимом стиле, в очередной раз сыпал соль на раны гламурной богемы, обличая её пороки и ничтожество. Раньше меня это порядком веселило. Но сегодня почему—то не вызывало и тени улыбки.

Сквозь щель в двери просачивались обрывки разговора, отдающие затхлостью и фальшью. Будто две немолодые актрисы разыгрывали плохо отрепетированную сцену — некогда первая дива школы, а ныне спившаяся неудачница выпрашивает роль у бывшей соперницы, дослужившейся до главрежа провинциального театра.

— Тамарочка, солнышко, ты же знаешь, как оно всё обернулось, — глухо, чуть заплетающимся языком тянула мать. — Муж мой, Лешенька, ни в чём не виноват, подставили его, ироды. А я вот с Алиночкой осталась, ни кола ни двора. В ноги тебе кланяюсь — определи дочурку в выпускной, не дай пропасть!

Голос директрисы сочился отравленным мёдом:

— Что ж ты, Лерочка, милая, раньше о подруге не вспомнила? Двадцать лет как не было тебя, на смски не отвечала, звонки сбрасывала. Думала, верно, зазнавшаяся провинциалочка уже не ровня столичной штучке? Ничего, я не гордая. Пристрою твою девочку, куда денусь. Класс у нас... своеобразный, но до выпускного, глядишь, и доживёт.

Обе собеседницы захихикали, но веселья в этом смехе было не больше, чем тепла в осеннем ветре, сующем ледяные пальцы мне за шиворот. Я поёжилась и крепче стиснула лямку рюкзака. Жизнь моя летела под откос с такой же неумолимостью, с какой жухлые листья срывались с почерневших веток облетевших дубов во дворе.

Всего месяц назад у меня было всё: красавец—отец, преуспевающий бизнесмен, мать светская львица, огромная квартира в сталинском доме, престижная гимназия и будущее, расписанное до мелочей. А теперь — лишь груз семейного позора, нищета и неизвестность. И назойливый, неутихающий страх, что однажды тайна, которую я берегу пуще жизни, вырвется на свободу.

Внезапно у меня за спиной что—то щёлкнуло и зашипело. Я резко обернулась — и оказалась нос к носу с рослым парнем в чёрной байкерской куртке. Высокий, явно под метр девяносто, широкоплечий, но не перекачанный. Обтягивающая чёрная футболка выгодно подчеркивала рельефные мышцы и выпуклый пресс. Узкие джинсы с модными потертостями облегали длинные стройные ноги.

Но сильнее всего притягивало его лицо. Резкие черты: квадратный подбородок, высокие скулы, твердая линия рта. Иссиня—черные волосы взъерошены и падают на лоб непослушной челкой. И пронзительные синие глаза, обрамленные длинными ресницами. Сейчас они смотрели на меня хмуро и насмешливо, будто примеряясь — враг я или будущая жертва.

Я застыла, охваченная смесью липкого, первобытного ужаса. В школах, подобных этой, я ещё не бывала. Там, откуда я пришла, мальчики носили отглаженные брюки и говорили о курсах акций. Здесь же людям было явно плевать на приличия. От Него веяло опасностью и силой, но было в нем что—то еще, необъяснимо притягательное. То ли бунтарский дух, то ли скрытая ранимость за броней дерзости. Как бы то ни было, я сразу поняла — этот парень не из тех, кого можно игнорировать или подавить. С ним придется считаться, нравится мне это или нет...

В зубах незнакомец зажимал дымящуюся сигарету, а прищуренные глаза цепко ощупывали моё лицо и фигуру. Он напоминал голодного волка, принюхивающегося к кроличьей норе. Или, скорее, матёрого арестанта, прикидывающего, на сколько сигарет потянет шмотьё новенького.

Незнакомец выпустил дым почти мне в лицо и процедил сквозь зубы:

— Чё, снежинку в наши джунгли занесло? Не боишься, что обезьянки тебя тут живьём сожрут?

Он кивнул на мои белые как снег волосы и бледную кожу. Привычная злость шевельнулась внутри. Я уже устала объяснять, что это не краска и не болезнь, а наследственная аномалия. Впрочем, правду о своей внешности я не рассказывала никому. И не собиралась. Даже этому смазливому наглецу.

Я вздёрнула подбородок и холодно улыбнулась. Мой взгляд, прозрачный и колючий, как ледяная крошка, уперся в переносицу собеседника.

— Тебе лучше знать повадки местной фауны. Сам—то давно с ветки слез? — я старалась, чтобы мой голос звучал насмешливо и холодно.

Парень вытаращил глаза от изумления, явно потрясенный дерзостью "снежинки". А потом вдруг расхохотался, запрокинув голову. Белые зубы блеснули в свете коридорных ламп.

— Ни хрена себе! У нас, оказывается, не просто Снежинка новенькая, а Снежинка с характером! И откуда ж тебя, такую бойкую, к нам занесло? С Рублёвки, что ль, сбежала?

В его голосе звенел неприкрытый сарказм.

Я стиснула зубы, борясь с подступившей злостью. Выпрямилась и вскинула подбородок, глядя на наглеца в упор. Мой дед—фронтовик всегда учил: если тебя загнали в угол — бей первым.

— Не с Рублёвки, а с Патриарших. Меня Алина зовут. А ты у нас, видимо, местный шут? Сейчас ещё в колпаке появишься и трубить начнёшь?

Повисла звенящая тишина. Парень замер, округлив глаза. Кажется, он не ожидал от "снежинки" такой отповеди. Несколько долгих секунд он сверлил меня недобрым прищуром, будто примеряясь — то ли дать сдачи, то ли снова расхохотаться. Но прежде чем я успела что—то сказать, парень бесцеремонно выдернул у меня из уха наушник. Из него доносился знакомый хрипловатый голос: