Леа

Леа

                Само имя будто бы предопределило его судьбу, полную нищенства и унижения, такого же, как у его матери и такого же, как у прочих обитателей забытой деревеньки.

                Что за имя такое – Леа? Разве так называют королей, принцев или жрецов великого Луала и Девяти рыцарей его? нет! Так не называют даже советников. Это имя, в лучшем случае, для конюха.

                И Леа ненавидел свое имя так же, как ненавидел и всю свою жизнь, едва научился ненавидеть.

                А как не научиться ненавидеть вечно холодный дом, усталую мать, убитую работой и слабую похлебку, где по лучшим дням жизни болталось две-три куриных шкурки? Вот Леа и научился.

                Он не был единственным ребенком. Сначала у него появился брат, а потом, несколькими годами позже и сестра. И тогда Леа не задавался никакими вопросами, но позже, оглядываясь назад, на начало своего пути из королевских зал, он жалел, что так и не спросил у матери: какого черта?

                Им и вдвоем не было еды досыта, а когда появилась еще и сестра – как назло, щуплая и болезненная, вообще стало непонятно, как выживать? И как они выживали, Леа тоже не мог вспомнить и, честно говоря, вспоминать не хотел. Он помнил, что было плохо, вечно сводило живот от голода, а тело сковывало холодным оцепенением после короткой ночи. С ранних лет ему пришлось помогать по дому, по огороду, а потом и на мелких работах, которые были тяжелы для него и которые, как казалось, никак не облегчали жизнь ни ему, ни семье.

                Леа не знал своего отца. Не знали отцов и его брат с сестрой. Да и мать никогда не говорила об этом. она вообще мало говорила, возвращаясь в темноте, усталая, голодная и пахнущая прелым сеном и потом. Уходила рано. Дети ее почти не видели и были предоставлены сами себе. Леа же, осознав, что он старший, пытался как-то освоиться, но…

                Но его воротило от всего, что окружало весь его мир. Он мечтал вырваться.

                И самым ярким воспоминанием из того периода детства (если слово «детство» вообще было к нему применимо) – это дождливое ледяное утро, когда холод разбудил самого Леа, его семилетнего брата и трехлетнюю сестру, что казалась почти что прозрачной от недоедания. И в то утро их мать лежала – такая же холодная, как и утро, на постели и никак не реагировала на все их голоса и слезы.

                Леа не видел до этого мертвецов, но понял, что все кончено.

-Почему она не встает? – шепотом спросил его брат.

-Она спит, - солгал Леа и накрыл мать тонким одеялом с головою – слишком страшно было видеть ее мертвое лицо.

                После этого он вывел брата и сестру во двор, умыл остатками колодезной воды, налил бледной похлебки с куриными шкурками им в тарелки и стал думать.

                Ему было девять лет, когда пришло то утро. Нужно было что-то делать. Страха в нем не было, было только отупение чувств от недоедания и холода, а еще – досада! И надо было матери умереть в такое ледяное утро!

                После скудного завтрака Леа заставил себя встряхнуться. Он чувствовал, как остывает дом и знал, что грядет скоро зима. Запасов у них мало, да и в скором времени другие прознают про их потерю и что? Пригреют? Ну да, как же! подкормят, конечно, поначалу, поскорбят, а после…

                Разграбят, без сомнений! И ничего они не смогут сделать.

                У Леа не было жалости. Лишь упрямое желание жить и вырваться отсюда. И он понял всем своим существом интуитивное: надо идти.

                Собраться было недолго. Леа действовал методично, доставая последние теплые вещи, пакуя узлы с сухарями. Полазив по ящикам, нашел одно яйцо и тоже немедленно сунул его в узел. Зачем-то взял материнский гребень с тремя изломанными зубьями. Брат молчал, выполнял все указания Леа и опасался спорить. Даже не смотрел на брата, угадав сердцем, что надо молчать.

                Сестренка же бесновалась и тихо всхлипывала – сил рыдать, похоже, у нее не было.

-Заткни ее, - посоветовал Леа, которого раздражал крик сестры. – Мы пойдем в город, а по дороге нам нельзя привлекать внимания.

-А что в городе?

                А если бы Леа знал, что в городе! Но разумом он знал – в городе есть работа. В городе есть добрые люди. Есть рынки, где можно воровать. В конце концов, есть много чего! Где-нибудь да повезет.

                Тогда Леа еще не знал, что он напитан самой отвратительной удачливостью!

                Дом был тихо покинут. Дорога же оказалась длинная. Леа делил сухари как мог, пока они прятались по лесным прожилкам, боясь выходить на большую дорогу. Сестренка – никак не желавшая угомониться, постоянно раздражала его и мешала. Она вообще жутко мешала, и Леа с циничностью задумывался о том, что пользы от нее в городе не будет. Он-то, скажем, еще может работать, брат тоже, а она?

                Тот момент, как встретил Леа тех странных бродяг в цветастых драных одеждах, шумных и веселых, как заговорил с ними – как-то выпал из его памяти. он помнил, что было много шума и речь была странная – как будто бы смесь всех языков сразу же. вот дорога, где никого нет, вот последние сухари, размышления…в животе ныло и вот уже – костер, и какие-то люди. Мужчины и женщины, все веселые, смуглые.

                Он никогда прежде таких не видел.

                О чем говорили они с ним, Леа тоже не мог вспомнить позже. Это тоже было как будто бы вырезано из его памяти раскаленным, прижигающим раны ножом.

                Следующее, что он четко помнил, это огромные глазища сестры, которая не плакала и не всхлипывала, лишь жадно смотрела в его лицо, когда Леа передал ее на руки женщине в цветастом платке. Она тут же склонилась над девочкой, принялась разглядывать ее, а сестра лишь смотрела и смотрела на Леа, не в силах, конечно, понять, но, может быть, в силах почувствовать это расставание навсегда?