Лесной дом

Глава первая

Глава первая
В усадьбе барина Лисовского жизнь шла своим чередом, в Новой Крепости своим, а у крестьянина да войскового обозника Луки — своим. Умный надеется на голову, сильный на силушку, а на что надеяться бедному Луке, коли Господь если уж и наделил его чем, так плодовитостью. К своим неполным сорока годам Лука имел восемь ребятишек — старшему сыну уж пятнадцать сравнялось, младший едва ходить начал, да еще двоих дочерей старших уже, слава богам, замуж выдали. Да жена, дай Макошь и пресвятая Богородица ей здоровья, опять на сносях...

Этим ранним утром Лука уже успел побывать в церкви у отца Михаила, свечки поставить, истово помолиться, а теперь потихонечку крался старым богам требы положить. Ничего зазорного! Это они, боги, пусть там, наверху, разбираются, кто выше, а он, Лука, человек маленький, на всякий случай и тех уважит, и этим помолится. Тем более что видно: боги как-то не сталкивались промеж собой и Луку еще до сих пор в двуличии не заподозрили, не наказали, а, наоборот, усиленно помогали с обеих сторон — дети здоровы, да и из всех рожденных не умер никто, тоже дело небывалое. Сыновья опять-таки — помощники и в поле, и в обозе. Скотина не болела, урожаи были добрые. Вадька только вот, стервец, в Новую Крепость сбежал, подвигов ему ратных хочется! А землю, землю-то кто поднимать будет? А барин Лисовский, вместо того чтобы вернуть паршивца своим словом, еще откуп ему подмахнул! Это ж угораздило Луку припереться к барину, когда они с крепостным воеводой удачную охоту обмывали!

— Богаты-ы-ырь, богаты-ы-ырь, — тряся редкой бороденкой, передразнил недосягаемого воеводу Лука. — За царя-а-а, за Русь би-и-иться хочет! А за урожай? За урожай кто биться будет? — Лука погрозил сухоньким кулачком. — Для того ли богатыря рóстили?
Ну, как бы то ни было, своими руками судьбу парню справил, барин тут же откуп Вадьке написал, подмахнул и песочком присыпал, а воевода лично пообещал о пацаненке попечься. И слово, кстати, сдержал: чуть ли не в личных денщиках у воеводы Вадька-то. Лука приосанился, вспоминая, с какой гордостью шел по селу с сыночком, Вадькой, в фо-о-орме... Отцу гривну дал на шкалик. Матушке платочек...

Меж размышлениями крестьянин углубился в лес, без страха, чего там, дорожка-то знакомая.
Дело тайное, суеты и лишних глаз не терпящее, но сегодня в лесу прям как вече на площади! Сначала Манька, Лисовская дочка, бесстыдно задрав подол, сверкая белыми коленками, как коза пронеслась в сторону городской ограды. Вот девка! Уж он-то, Лука, знает, что чего-чего, а христианского смирения в ней ни на грош! Вопреки уверенности папаши Лисовского, кстати. Уж не гнался ли за ней кто? На всякий случай обозник посидел в кустиках, заодно и нужду справил. И не зря посидел, так как, словно дух лесной, бесшумно проплыл по лесу урманин. У-у-у, вражина! Напугал-то! Хоть и живет в здешних краях лет восемь, все равно — не свой. И живет бобылем, будто девок мало на выданье. Только двинулся дальше — треск веток. Медведь, что ли? Господи и все святые заступники! На свои с детства больные ноги Лука не надеялся, поэтому присел опять в кусты, поминая всех старых и новых богов вперемешку, не передерутся! Но вместо медведя увидал только удаляющуюся спину да крутящийся во все стороны нос бабы Варвары, молодой сплетницы деревенской. А далее Лука уже и удивляться перестал, чего удивляться-то, главное — в кусты сигать вовремя. За три четверти часа, пока шел до заветного камня с отметиной, увидал он двух холопок, кажись тоже Лисовских, Авдотью, из той же усадьбы ключницу.

— Может, они тоже требы клали? Всем домом? А чего ходят друг за другом, а не кучно? Таятся, что ль? — И опять еле успел присесть в кусты: мимо, по-звериному принюхиваясь, пронесся Волчок, взрослый уже волчара, урманина выкормыш, но не к городищу, а, напротив, в лес. В Лисовино его, Волчка, не очень привечали, но Лука всех мальцов любил, и звериных, и человеческих — да, малец-то он и есть малец...

Далее последовала Степанида, местная ворожея, чего-то поздно в лес подалась, обычно чуть засветло ходит... Кажись, ох, не в себе баба, вон как решительно вышагивает, и лицо такое, ну совсем не смиренное, даже как-то... как будто кого-то только что прибила... Или не, в сторону усадьбы идет с намерением только... прибить.

Потом еще раза два слышал треск веток, но, кто там был, уже не видал, да и не больно любопытствовал-то.

— Не Варвара, чай, вот та бы даже мышь проглотила, лишь бы на моем месте оказаться. Ну вот, наконец, и полянка!

Бережно прижимая к груди тряпицу с куском курника да колосьями, обозник двинулся к опушке, но, наученный опытом этого утра, потихонечку, стараясь не шуметь. Кроме курника была припасена и баклажка с медовухой, но зачем Макоши медовуха? Верно, поэтому вот пенечек удобный, и с полянки не видно, и медовуха очень правильно приживется... Подумал, да так и не донес баклажку до рта: со стороны поляны донесся трубный рык раненого зверя, потом голос женский как аукается.
Лука, уже обученный не хуже собак или воев из крепости, бесшумно схоронился в кустах и так, одним глазком, не баба Варвара, чай, выглянул на поляну.

У заветного камушка (ну как знал, не один он там требы кладет) стоит та самая Степанида, глазами по сторонам зыркает, ножкой, в яловый сапожок обутой, притопывает, ждет кого-то. Ну чего там бабе мешать-то, Лука не гордый, Лука и в кустах посидит. Хоть не баба Варвара, конечно, но уж больно любопытно, чего Степанида сюда притащилась. Корзинка рядом, но требы не выкладывает... Али свиданьице у бабы? Лука хихикнул беззвучно.

 Степанида хоть и была чуть моложе его женки, почитай ровесница, но замужем отродясь не бывала, мужиков не привечала и к блуду была не склонна. Если еще приметить рост ее, ратнику впору, да силушку неженскую, с сохой похлеще мужика управляется, то и понятно, что склонять ее к блуду охотников особо не было.