Лукоморье. Порубежье. Часть вторая

Глава десятая

— Вес! Постой, Весько! — Вихрастый мальчишка запыхался, догоняя шебутного брата. И то, славная получилась забава! Хоть и тяжеленько было тащить тот распроклятый ушат на крышу, но уж больно шутка была хороша! Славно Всемил придумал!
— Ты, это, братко, пятками-то шевели, нам еще баранов в поле выгнать, хлев почистить, мамка сказала воды в баню натаскать, старшой велел всю снасть проверить, как вернется, так за рыбой пойдем.
— А что, старшой скоро ли будет? Как думаешь, братко?
Десятилетний Всемил степенно пригладил волосы, копируя самого старшего брата, Антона, усов-то да бороды нет пока, ну хоть вихры важно приладить. Вихры не прилаживались, торчали во все стороны, показывая характер. Всемил плюнул и выдал свое разуменье:
 — Седмица туда да седмица взад — это, считай… да там как дорога… Думаю, сегодня к вечеру будут уже!
Восьмилетний Даян, а среди домочадцев «малой», приоткрыл рот. Во умный Весько! Лихо как считает! Потом, чуть наклонив набок голову, что-то подумал, вспомнил:
— Ах, Весько! До чего ж ты хитер умного из себя строить! Вчера мамка к Степаниде бегала, та ей и сказала, когда батька со старшими будут! Она еще про Вадьку спрашивала, а ты подслушивал! Подслушивал опять!
— Ну и что? — нимало не смутился Всемил. — Ты тоже подслушивал, только тебя услышали и прогнали, а меня нет. И поэтому я знаю больше! — Всемил улыбнулся, подначивая младшего брата, но тот уже привык к таким штучкам и почти не попадался на подначки.
— Ну и знай себе. Всё равно расскажешь, ты ж смолчать не сможешь… — Даян кинул в брата шишкой и быстро побежал в сторону дома, передохнул, теперь Весько шиш его догонит…
 На обочине зашевелились кусты, и на дорогу вылезла птица, похожая на крупную сойку, отряхнулась, словно курица после купания в пыли, и тут же обернулась опрятным невысоким старичком в полотняных портах да рубахе, задом наперед кушаком подпоясанной. 
— Э-хе-хе, детки, детки, всё бы вам шалить… А хорошие детки. Сердцем чистые, хоть и проказливые. Богатырь-то Вадька не такой мальцом был, не такой… Да и старши́е — нет, не такие, а энти вон чисто огонь! И вот как распорядился великий Род да одарила Макошь? Ведь отец-то, Лука-обозник, невысок да сухонек, и жена его, Катерина, ему под стать: уж внуков полный дом, а со спины глянь — девка!
Леший повертелся, принюхался — нет, в этот раз угощенья не оставили. Что ж, не обидно, в другой раз не забудут. А он, леший, новую проказу парням придумал. Старичок аж зажмурился от предвкушения, то-то веселья будет! Вообще, отношения с этой парочкой у лесного хранителя вышли странные и интересные, года два они уже знались. 
По первости он шутковал над малыми, так, по мелочи, то воды с еловой ветки за шиворот нальет, то белкой прикинется да шишками закидает, то в двух шагах от дома водить начнет. Но до поры до времени. Эти два нахаленка бесстрашные удумали лешаку тем же отвечать! Ну, летящие шишки-то не помеха, здесь-то не переплюнуть лешего, но старший малец живо придумал иную забаву.
Загадки.
Да, так и сказал смелый мальчик: «Шишками-то и дурак закидать может, а вот ты отгадай загадку…»
— Ходишь в лес по ягоды часто? Зверя этого не трожь! Потому что он — зубастый и клыкастый серый…
— Еж! — радостно срифмовал лешак.
— Ну где ж ты, дедушка, клыкастого ежа видел? Это волк! А еж — это «под соснами, под елками бежит мешок с иголками…»
— Эх… А вот мою загадку угадай: сидит дед, — лешак хитро покосился на свой лапоть, — в сто шуб одет, кто его раздевает — тот слезы проливает!
— Э, да это лук! С грядки! А ты, дед, вот это угадай: кто утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?..
Лешак завис. Перебрал в уме весь пантеон старых и новых богов… Никто не подошел…
— Это человек, — важно сообщил младший малец. — Утром, то есть пока малый, он на четвереньках ползает, в полдень, когда зрелый, на двух ходит, а вечером, старенький, на палочку опирается. 
Леший аж умилился разумности отроков. 
Тем же вечером не утерпел, прибежал на заимку к деду, его воспитанникам загадки загадывать. А то Федор больно умный. Умный Федор загадки разгадал в два счета и в придачу выдал источник знаний юных отроков. Константин. Торгаш хитрый. Везде-то побывал, все-то знает. Вот будешь ты у меня на пенечке сидеть да загадки с отгадками говорить до закату.
Но забава с загадками тоже вскоре прискучила, как только стороны поняли, что черпают знания из одного источника. Да и источник что-то стал лес стороной объезжать. Видать, умность закончилась.
Но лешак и парни уж сдружились к тому времени на почве шкодливого нрава и мелких пакостей.
Вот и последняя причуда с ушатом это его, лешака, ума дело… А еще… еще надо муравьев собрать, обещал мальцам, да идти за баранами помочь присмотреть, чтоб не разбежались тупые твари.
— Как по полю, по лугам бродит шуба и кафтан! — весело продекламировал лешак и слился с кустами…

— Власенька, и охота тебе делать эти шалости?
— Тс-с! Курва! — Власенька вытащила сзади большущий шип акации. — Нет, ты видела?
Софья качнула головой, видела — не видела, нечего красной девице по кустам таскаться. Пусть даже с такой же красной девицей. В душе боролись два начала: одно тянуло наплевать на всё и поддержать Власину шалость, другое вразумляло остепениться, сделать подруге выговор и уйти подальше от требища. Здесь богов старых чтят. Люди со своими просьбами приходят, бедами, а они шалить. Негоже так.
Девочка повернулась и решительно пошла в сторону болота.
— Ну подожди, подожди, Софа! Софа, подожди, я не буду шалить! — Власенька едва догнала подругу. — Ну что ты, в самом деле? Думаешь, я Макошь не чту? Думаешь, людские страдания не уважаю? Думаешь, я совсем такая… Такая… Черствая!
Подруга уже была готова расплакаться. Глупенькая она еще, право, старше Софы, а как ребенок малый. Хотя дед говорил, что это Софа чересчур быстро взрослеет, и умом, и телом, что, дескать, это его, деда, кровь проявляется. И что он, дед, боится, что проявится она у Софы как у сестричек и тетушек, а именно — к мужикам хотением. Уф, глупости какие. Ничего в том интересного нет. Уже обсказали всё, даже показать хотели, да охотник сбежал. 
Если на то пошло, гораздо интереснее было предложение Васеньки спрятаться на капище и, когда человек требы класть будет, вещать оттуда судьбу, предсказывая, пусть перепугается.
— Кто-кто, да кто бы то ни был.
 Софа подумала и внесла условие — старых они пугать не будут, непраздных, беременных, баб не будут, праздных тоже не будут, но выборочно. Вот Кутью следовало бы пугнуть, сказать, чтоб так не орала на всё село, когда детки пару яблочек решат у нее в огороде сорвать. Или Варвару, чтоб не ходила и не рассказывала тем, кому не надо, а именно деду Морозу и тетке Марысе, как оне бегали с Власенькой драккары смотреть и даже на один забрались. Сказать, что, мол, типун на языке вскочит.
Софья еще размышляла, а ноги сами несли обратно к требищу. 
Власенька семенила следом. Ага, значит, слезы твое слабое место, подруга? Мы запомним…
Пришли как раз вовремя, пока нет никого, осмотрелись — валун огромный лежит, плоский сверху, как сковородка, из осины, которая тут когда-то росла, вытесан стан девушки с рогом в деснице, голова ее кикой убрана, а шуйцей веретено держит. 
— Говорят, — Власенька перешла на суеверный шепот, — раньше барин тут жил, злой-презлой, и хотел он людей погубить, а Макошь заступилась, свила ему такую судьбу, что барин враз утопился, а Макошь здесь стоять осталась, где люди ей требы клали, и стоит по сей день!
— Ага, сейчас косы за спину перекинет и пойдет как живая! Не говори ерунды, Власа. — Софа нежно погладила потрескавшееся кое-где дерево. — Сама только что сочинила? Горазда ты больно сказки сказывать.
Власа засопела. Раньше, бывало, Софочка открыв рот ее слушала! Подруга между тем продолжала:
— Этого идола дядька Рогдай здесь аккурат перед моим появлением на свет поставил, в благодарность Макоши, что вернулись оне с богатырями к своим семьям.
— А…
— Тихо! Идет кто-то. Мужик. Нет, парень. Сидим тихо.
Что привело Ивана на это место, и сам сказать не смог бы. Теперь, стоя перед рукотворным идолом, он забыл всё, что хотел сказать, спросить, непонятное ощущение заполняло душу. Глаза защипало.
Царевич рухнул на колени. Что-то говорил, доказывал, просил прощения, роняя крупные слезы. Да неважно, любил он свою жену или нет, но он делил с ней и кров, и хлеб, и постель, а значит, людьми так было сговорено, или богами уготовано, он должен был защитить ее. Не защитил. Слезы вышли, стало легче, словно по голове кто-то погладил, и голос прозвучал, женский, низкий:
— Не грусти, Иван, о том, в чем ты не волен был. Размотался клубочек судьбы ее, сына тебе оставила, предназначенье выполнила. А лада твоя хоть и рядом сейчас, — в кустах на капище вздрогнула всем телом Софья, — но не время еще… Обожди…
У царевича облегченье настало, как будто кто-то чистой тряпочкой с души всё поганое стер.
Иван улыбнулся, положил требы несколько колосков (а откуда сейчас, в червень, больше-то взять?), постоял немного…
Софья тащила Власеньку прочь от того чудного места подальше!
— Софа, нет, ну это правда не ты вещала?
— Каким местом? Ты видела, чтобы я рот открывала?
— Поляна рассказывала, что некоторые люди умеют чревом вещать…
— Я не человек! — Если Софочка начинает козырять своей нечеловеческой сущностью, то дело плохо.
— Софа, Софочка, что ж ты так обиделась?
— Я и не думала обижаться! Слыхала, что Макошь сказала?
— Чтоб не убивался он?
 — Да нет!
— Царевичем его назвала?
— Да не в этом дело!.. Ты слыхала, что Макошь сказала, что рядом судьба его?
— Ну, не судьба, а лада, любовь, значит, — поправила дотошная Власа.
— Ну, пусть любовь, будто не одно и то же.
— Не одно и то же, — сказала просвещенная подружка, — особенно у царевичей.
— Ладно, пошли уж…
 — Постой, ты о чем думала? Что это ты рядом стояла? Нет, ты подожди, сначала ты бежишь как ненормальная, потом тебя не оттащить оттуда… Ох, не нравится мне это, подруженька.
— Что вам не нравится, красны девицы? — жизнерадостно молвил Иван-царевич, выходя на тропинку.
— Ах ты, черт старый! Напужал-то! — Власенька на правах близкой знакомицы «каравай не водила», вела себя бесцеремонно. 
Даже стыдно за нее, подумает еще этот добрый молодец, что она, Софья, тоже вести себя не умеет. Девушка залилась румянцем и поклонилась низко, в пояс:
— Здравым тебе быть, добрый молодец, куда путь держишь?
Иван-царевич окинул взглядом эту девушку-подростка с синими глазами и толстой черной косой. Чья такая?
— Эх, девоньки! Знал бы я, куда меня клубочек заветный ведет…
— Какой клубочек?
— А что, нету? Видать, укатился… И что мне, бедному добру молодцу, делать?
Девочки поняли шутку и заулыбались.
— Вы, подружки, знаете сказку про Беляночку и Розочку? Это не про вас случайно?
— Нет, добрый молодец, а ты случайно не стрелу тут ищешь?
— Нет, красны девицы, жениться еще не надумал!
 — А чего ждешь, добрый молодец?
— Да вот жду, когда ты подрастешь, краса ясноглазая, приеду на вороном коне и увезу тебя в высокий терем!
— Я дождусь тебя, добрый молодец… — серьезно ответила Софья.
— Ну а пока не след моей невесте одной с подружкой по лесу ходить, да еще на ночь глядючи. — Иван усмехнулся. Тоже мне «невеста», в куклы бы еще тебе играть. Точно! Пришлю тебе куклу из стольного града — то-то ты обрадуешься! — Идемте-ка, девоньки, провожу я вас.
«Девоньки» переглянулись, прыснули со смеху.
— Да знаю я про ваши «дорожки неведомые», даже сам по ним хаживал, но лето-то какое! Пойдемте, девицы, чином провожу вас.
— Идем, добрый молодец. А вдруг медведь встретится? И съест тебя, — съехидничала Власа
— Дядька Рогдай всех медведей распугал. Он тут единоличный хозяин. И еще я жилистый, невкусный.
Софа окинула взглядом богатырскую фигуру Ивана: уж скорее кряжистый, чем жилистый. И губы алые… сладкие, наверное…
Иван тем временем снял кафтан и накинул Софье на плечи.
— Замерзнешь ведь, птица-синица, вечер прохладный, вон на Власе-то и летник, и душегрея, а ты в одном сарафане.
— Да не мерзну я, добрый молодец, но спасибо тебе… А скажи, как имя твое, а то я тебя не знаю.
Власа громко фыркнула, демонстрируя осведомленность о составе царской семьи.  Конечно, там у них и Вадька, и Славен постоянно бывают.
— Иваном меня зови, красна девица.
— А меня Софьей зови, добрый молодец… А что ты в наших краях — дела пытаешь аль от дела лытаешь?