Личная песенка

Личная песенка

Романс

 

- Молодой-красивый-неженатый-позолоти-ручку-всю-правду-скажу, - солнечный лучик скользнул по золотым зубам склонившейся ко мне цыганки и затерялся в сакральной скороговорке.

- Табор… иди ты в небо… - попытался я найти максимально вежливый отказ, но на высоте нескольких километров это прозвучало довольно двусмысленно.

- Выпьем за Гааааааагу, Гаагу дорогую. Свет ещё не видел красивую такую, – гадалка встряхнула плечами и присоединилась к цыганскому ансамблю, шумно кочевавшему по салону самолета.

  

   Несколько спецрейсов «Лондон – Москва» возникло в расписании аэропорта Хитроу исключительно для русских эмигрантов, возвращавшихся на родину. Праздновать начали ещё в дьюти-фри, и в самолёте многие оказались не очень трезвыми. Службы аэропорта и экипаж не стали ограничивать наше ликование рамками приличий или элементарной безопасности. Англичане разделяли эту радость, кроме того, сами были счастливы избавиться от непоседливого сонмища русских беженцев. Табор в самолёт притащил некогда проворовавшийся чиновник, активно изображавший правозащитника и жертву кровавого режима. Он барином восседал в бизнес-классе, время от времени принимал от цыган хрустальный лафитник водки и подпевал мимо нот.

 

- Трёшник за коммент в фейсбуке чалился! - гордо выпрямился в кресле через проход от меня  небритый диссидент и припал к горлышку бутылки.

- Странно, мне четыре за перепост впаяли. За комменты же больше давали? – удивился его сосед, постаревший мальчик из хорошей семьи, и протянул выпившему надкушенный сендвич.

- Ты меня уважаешь? – поинтересовался диссидент, брезгливо покосившись на буржуйскую закуску.

- У тебя уже десять минут мой запрос в друзья висит, открой фейсбук – посмотри! – потянул руку к водке «хороший мальчик».

 

   Оба были уверены, что возвращаются домой благодаря нажатиям пальчиками на соответствующие кнопочки компьютера. Именно они те Давиды, что написали в интернете под фотографией Голиафа обидные слова, положившие конец его могуществу.

 

   Наблюдать за пассажирами самолёта было и забавно, и больно. Анекдоты, смех, воспоминания, тосты слились в общую радость. Фальшивую и наигранную. За любым её проявлением чувствовались слёзы и страх. Понять природу этого страха было несложно. Если говорить обо мне - я боялся неизвестности, новых правил игры, мне было страшно увидеть руины на месте моего дома. Больше всего пугало понимание, что ничего на родине измениться за такой короткий срок не могло, а я зачем-то пустился в этот экстремальный тур. Хотя, в сравнении с остальными, мне повезло: никто меня не ждал, никто из близких не мог погибнуть. Их просто не было. Другие пассажиры, на несколько лет лишённые любых контактов с оставшимися в России, могли вернуться и на похороны, и на могилы. Связи с родиной не было почти три года. Телефоны, интернет, почта – всё было напрочь обрублено. Второй железный занавес оказался гораздо плотнее первого. Ходили разговоры, что связь с миром в России восстановят со дня на день, но это обещание прозвучало ещё неделю назад.  

 

- Вы не знаете, а «Оперетта» сохранилась, её не взорвали? – прозвенело на весь салон дрожащее сопрано златокудрой певицы, истосковавшейся по вниманию.

- О, вы там пели? – восхищённо захлебнулся сидевший рядом с ней молодой человек.

- Я заслуженная артистка… - растаяла в улыбке дива.

 

Что же мы себя мучаем?

Мы ведь жизнью научены...

 

   «Личная песенка» Вертинского заставила меня обернуться. В конце салона вокруг парня с расстроенной гитарой сбилась стайка поклонниц. Подглядывая в текст на экран планшета, он проникновенно картавил самые мрачные песни выдающегося менестреля эмиграции.

 

Мы с тобою гибнем разно.

Несогласно, несозвучно,

Безысходно, безобразно,

Беспощадно, зло и скучно.

        

   Каждый по-своему пытался сдержать слёзы и отогнать страх. Пили за  окончание войны, за свержение кровавой хунты, за падение второго железного занавеса, за открывшуюся возможность жить на родине и делать для неё всё лучшее, на что только способны.

  

- Я разработал систему эффективных солнечных батарей, самонастраивающихся под все типы российского климата, хочу внедрить в производство. Англичанам не продал, ждал, когда на родине наступят перемены, - показался между креслами передо мной молодящийся Эйнштейн.

- Я везу проект двигателя, работающего на вредных веществах, содержащихся в атмосфере. Он перерабатывает их в кислород, - материализовался над спинкой моего сиденья мужчина с кудрявыми пшеничными баками.

 

   В их глазах светились замысловатые формулы и любовь к родине. Или любовь к родине в формулах? Патриотичные изобретатели распушили перья, естественно, не для меня - рядом со мной девушка с аристократическим профилем листала карманный томик Куприна. Сама ситуация, когда мужчины очаровывают даму не деньгами или их вещественными выражениями, а научными открытиями, мне нравилась. Если бы не одно «но». Я тоже томился желанием расправить хвост, но предъявить, кроме трёх опубликованных небольшими тиражами книг, было нечего. Для соперничества с двумя изобретателями, а уж тем более с Куприным, казалось негусто.

 

- А что везёте вы? – показалось, что адресованный мне вопрос она задала, чтобы избавиться от изобретательских ухаживаний, что меня весьма обнадежило.

- Счастье… - попытался заинтриговать девушку.

- В виде формул или опытных образцов?

 

   Решающий момент наступил довольно неожиданно. Если я отвечу ей столь же иронично – всё ограничится иронией. Раскрою душу – пятьдесят на пятьдесят: либо добьёт колкой фразой и вернётся к чтению, либо…



Отредактировано: 20.03.2021