Лиса-невеста

Жених с портрета

Эту комнату никогда не называли карцером. Дядя Хеннинг обычно кричал «Пойди, подумай!» - и кто-то из слуг, обычно Эллен, заталкивал Кристин в пустую комнатушку с крепкой дверью на засове. Вот и все. Но как-то раз она прочитала книгу о заключенном в тюрьме. Героя за нарушение правил несправедливо запирали в карцер. И теперь она называла так эту комнату.

Что забавно, именно за чтение ее в этот раз и наказали. Она снова прокралась в отцовскую библиотеку и жадно читала. Книга была о путешествиях, с картами. Она читала ее, сидя на полу, в слабом свете сумеречного дня. Старалась запомнить карту наизусть. А вдруг удастся сбежать. Не рискнула зажечь лампу и надеялась, что в углу ее не заметят. Но Эллен проследила и выдала. Хуже того, Кристин так разозлилась, что прикрикнула на опекуна:

- Это не твоя библиотека! Не твой дом! Это книги моего отца, а значит – и мои!

- Тут нет ничего твоего! – сорвался Хеннинг.

«А ну, отведи ее, пусть подумает о своем поведении», - велел он служанке.

Так Кристин опять и оказалась в карцере. Без обеда, без ужина, без света – ставни плотно затворены – и без постели. Из обстановки в комнате была только дощатая койка, ширма, да известное приспособление за ней. Она здорово разозлила дядю и понимала, что ее ждет, может быть, и не один день взаперти. Вода и еда – какая-нибудь пресная заветренная каша – будет только завтра днем. Она долго ворочалась на жестких досках, Кристин была тощей («доска стиральная, скелетина, только людей пугать», - ворчала Эллен) и вечно мерзла. Зато темноты не боялась ничуть, и все-таки смогла заснуть, кажется, заставила себя одной только силой воли. В последнее время ее сны были куда лучше яви.

Из такого-то прекрасного сна ее вырвал скрип двери и стук башмаков Эллен, а потом и грубый окрик.

- Вставайте… ваша милость – последнюю часть служанка произносила со всем возможным пренебрежением, - Завтрак ждет.

"Что за чудеса? Ее выпускают так быстро? Может, дядя заболел и при смерти?" – мстительно подумала Кристин. Или вообще околел, и скоро она полюбуется на его похороны. Но нет, что-то не похоже, чтобы Эллен горевала, хотя она и казалась слегка взволнованной.

Служанка проводила девушку в ее комнату, ничего не говоря. Там и правда был обычный завтрак. А за ним последовала обычная жестокая процедура переодевания и укладывания строгой прически. В это время Элен отпускала самые ядовитые комментарии о ее коже (бледной, как у упыря, но в отметинах, как у ведьмы), волосах (рыжих как у непотребной девки) и, соответственно, мрачном будущем. Слуги не должны позволять себе подобного, но кому она могла пожаловаться – ведь слуг нанимал дядя Хеннинг. В этот раз злобная женщина, впрочем, довольно вяло, без обычного огонька рассуждала о том, что таких как Кристин в жены берут только пропойцы или кастраты. Что-то ее отвлекало.

Начались уроки. Конечно, после смерти родителей ничему из того, что дядя Хеннинг считал вредным для девушки, ее не учили. Ничего увлекательного и интересного, никакой поэзии – слишком возбуждает. Никакой математики – разжижает слабый женский мозг. Уж точно никакой верховой езды, якобы это может как-то помешать успешному браку и деторождению, хотя Кристин понятия не имела, почему.

Осталась только ненавистная гигантская арфа и бесконечные однообразные гаммы. Кристин подозревала, что ее учитель музыки попросту сам не умел ничего другого. Поручив ей задание, он прикладывался к фляжке и замирал, пригревшись у камина, с остекленевшими глазами. Видимо, дядю вполне устраивало, что она битый час издает мелодичные звуки, какими бы они унылыми ни были. Делом занята и мозг в целости.

Потом рукоделье. Сначала она занималась им под присмотром дядиной жены, Карины. Это было даже слегка интересно. Карина не любила Кристин, и старалась не обращать на нее внимания. Постепенно они с подругами и служанками совсем забывали, что девочка в комнате, и у женщин развязывались языки. Каких только сплетен не наслушалась Кристин! Узнала и кое-что о таинственных женских делах. И о кое-каких мужских проблемах дяди Хеннинга. Но потом кто-то сообразил, что она слишком хорошо проводит время, и теперь она вышивала в одиночестве. Только Эллен могла заскочить в любое время, так что отвлечься на что-нибудь поинтереснее не удавалось. Вышивала она бесконечную картину о подвиге какого-то дальнего предка дяди. Тот был помощником графского секретаря и вычислил в документах графства важный недочет. Кристин терялась в полудюжине оттенков коричневого и не знала уже точно, вышивает она конторку, тот самый важный документ или предков сюртук. Да и какая разница.

Последним уроком было изучение благородных родословных, занесенных в огромные же пыльные тома. Герба, титулы, поместья, состояния. Где-то в этих книгах пряталась и краткая запись о ней, последнем листе на одинокой ветви древа. Рано или поздно дядя выдаст ее замуж за набитый кошелек или полезные связи, и она превратится в узел, крестик, передаточное звено от своего супруга – к его детям. Это были единственные книги, что ей разрешали читать, и она их от души ненавидела.