Лора-ли-ло

Лора-ли-ло

Когда я впервые увидел море, то чуть не умер, а оно плеснуло на меня светом, схватило за шкирку и утащило на самое дно любоваться на ракушки и золотистых рыбок. Меня спасла девушка, которая была на том пляже. Поначалу я принял ее за русалку, уж больно смешно на ее голове лежали водоросли на манер волос, когда она вытаскивала меня из воды. Я откашливал воду на горячие от солнца камни, а мои легкие отчаянно отказывались принимать кислород, тогда как под водой мне дышалось глубоко и спокойно, лишь слегка кружилась голова. Тогда я впервые подумал, что моя мать была русалкой, раз под водой я почувствовал себя как дома. Девушка, спасшая меня, оказалась отшельницей. Я помню, как она протянула мне бутерброд, выуженный ей из какой-то помойки, и ровный след от чьих-то зубов на белоснежном хлебе. Затем появилась моя мать. Она прогнала отшельницу, сразу почувствовавшую в ней угрозу и двумя пальцами сжала мое ухо, чуть не вывернув его наизнанку. Когда она на что-то злилась, то ее речь едва ли напоминала человеческую, но, к своему несчастью, это не мешало мне ее понимать. Пробормотав что-то бессвязное, она толкнула меня в борону дороги, напоследок пригрозив пальцем. И я послушно пошел домой, а ухо горело, и каждый шаг отзывался болью в боку.

Отец просил, чтобы я не злился на мать, говорил, что до армии она была совсем другой, только я был слишком мал и этого не помню. Он прав. Я помню совсем другое. Я помню крики за соседней стенкой, хруст осколков под ногами, запах спирта и валерианы. Она никогда не спала ночью, и часто я просыпался от полоски света под дверью, и больше всего боялся, что она в нее войдет. Но она не входила, ее путь лежал в ближайший кабак.
Однажды, ворочаясь в кровати, я услышал, как кто-то поет колыбельную. Слова были мне незнакомы, но одно повторялось чаще прочих. Лора-ли-ло, лора-ли-ло… Это русалка поет. Нет, не просто русалка. Моя мама. Убаюканный этой мыслью, я уснул.

В новой школе учеников было много, и новеньких хватало и без меня, так что до меня никому не было дела. Девчонки часто сбегали с уроков, чтобы поплавать в море, а мальчишки рисовали мелками на асфальте и играли в куклы. Один из них по секрету сказал мне, что девчонки опять собрались на пляж. Утром он подслушал разговор учителей о том, что на берег прибило искалеченный труп какой-то бездомной. Полицейские начали расследование, но, судя по всему, это было нападение акулы.
— Ты как хочешь, а я больше ни ногой в воду. — заявил он, распаковывая мелки.
Я испугался так, что у меня заболел живот, и медбрат отпустил меня с уроков. Если акула нападает на людей, то не может ли она напасть на мою маму? Эта мысль не давала мне покоя, пока я шел домой.
Мать наверняка была дома, отсыпаясь после очередной пьянки. После армии ей назначили пенсию, а работать она отказалась. На полпути я решил, что не пойду домой, и свернул в библиотеку. Выскреб мелочь из кармана, и старик библиотекарь оформил мне читательский билет, да еще и угостил печеньем, которое лежало в корзиночке рядом с телефоном. От него я узнал, где можно найти книги о русалках. Они располагались на последнем этаже почти под самой крышей.
Из стеклянной крыши лился тусклый свет — крышу давно не мыли. Я шел, задрав голову, и едва не налетел на парусный фрегат, стоявший на постаменте. Народу в библиотеке почти не было, лишь пара старушек профессорш сосредоточенно листали толстенные талмуды, что-то выписывая в разлинованную тетрадь. Паруса фрегата были такими алыми, что при одном лишь взгляде на него глаза начинали слезиться. Нос корабля обвивала искусно вырезанная русалка с трезубцем в руке. Волосы ее топорщились во все стороны, а на лице застыл оскал. Позднее, пролистав десятки книг, я узнал историю этого фрегата.

Давным-давно, когда флот ее высочества еще только начинал покорять моря, выдалось на редкость дождливое лето. У берегов то и дело начали пропадать люди и животные, рыбачки клялись, что больше никогда не выйдут в море, а море то и дело выплевывало водоросли, похожие на спутанные клубки змей. Безрезультатно священники читали молитвы над морем, то лишь глумилось над ними и лизало им бороды своим соленым языком. Одни лишь древние старухи сохранили в памяти, что значила эта напасть. Русалки. Ни сети, ни гарпуны не помогали в борьбе с ними. Казалось, что море на закате кишело змеями, но то были русалочьи хвосты. Зубы их были остры как стальные ножи, а кожа склизкой и мерцающей как чешуя. Люди голодали, потому что боялись выходить в море, и корабли заморских купцов перестали подходить к их гавани, страшась хвостатых гостей. Тогда нашлась одна храбрая дева, которая заметила, сколь сильно русалки любят красный цвет и теряют голову при виде его, забывая обо всем остальном. Обратилась дева с поклоном к императрице и сказала, что знает, как отвести беду от их страны, и нужен ей только один корабль, но не с простыми парусами, а с алыми, да команда, которая согласится поплыть с ней на верную смерть. Согласилась императрица с ее условиями и повелела выкрасить паруса в алый. И так на рассвете, когда солнце было цвета парусов, а паруса цвета солнца, фрегат отплыл от родных берегов, и русалки, завороженные цветом его парусов, поплыли за ним. Случилось то в канун весеннего равноденствия вот уже триста лет назад. С тех пор праздник алых парусов здесь отмечают каждый год, и каждая школа стремится перещеголять другую выступлением своих учеников.

Одна из профессорш, заметив как внимательно я изучал книги о русалках, однажды сказала, что в их музее сохранился скелет одной из них. Я вежливо поблагодарил ее, но когда наш класс пошел туда на экскурсию, то представился больным. В тот день мать была в весёлом расположении духа и рассказала о том, как их дивизия штурмовала на дирижаблях хребет Дракона, и наверху было так холодно, что под их носами появлялись сосульки. Эту историю я слышал много раз, но что было дальше, она никогда не рассказывала, хотя я знал и сам. Ее дирижабль был сбит над Тихим морем, а ее саму подобрал линкор союзниц, но его потопили, и она с выжившими провела две недели под палящим солнцем, дрейфуя в открытом море. Эту историю о выживших писали в газетах, преподнося как чудо и свидетельство того, что небеса на нашей стороне. Иногда взгляд матери стекленел, и она начинала бормотать какие-то бессмыслицы о змеях из воды и никак не могла напиться, сколько бы воды и алкоголя не пила. Интересно, считали бы журналистки это чудом, если бы видели ее такой? Вернувшись, она возненавидела море, но вдали от шума прибоя чувствовала себя еще хуже, и потому мы поселились здесь.
В тот день, когда она опять захотела пить, я сварил ей крепкий кофе как она любила, добавив мед и острые специи, но руки ее так дрожали, что она уронила чашку и обозвала меня криворуким олухом, которого ни одна добропорядочная женщина не возьмёт в мужья. Тогда мне уже исполнилось шестнадцать, и потому я лишь пожал плечами и ушел в свою комнату. Пускай эта женщина говорит что угодно. Она не моя мать.
С каждым годом линзы моих очков становились все толще, но я лишь сильнее закапывался в книжки в поисках ответов на мои вопросы. Праздник Алых парусов был уже завтра, и я был одним из докладчиков, призванных вновь рассказать горожанам об их славной истории. Говорят, что губернаторша приготовила специальный корабль нарочно переделанный под старину и украшенный алыми парусами. На закате под звуки салютов он должен был торжественно вернуться в гавань. Чего только не сделаешь, чтобы тебя переизбрали на второй срок. Мою мать пригласили как почетную гостью, ветераншу войны, и она весь вечер искала свои медали, пока отец гладил ее мундир. Я хмыкнул и сдвинул очки на кончик носа. Милитаризм в дешевой обертке патриотизма.
Иногда я все еще просыпался от тихой колыбельной, а потом неизменно хлопала дверь, то мать возвращалась из очередного кабака. К тому времени я был уже взрослым, и прекрасно понимал, что детские фантазии о матери-русалке не имеют под собой ничего реального, но и россказни взрослых уже не могли меня обмануть. Русалки плавали в этих морях задолго до людей, а те их уничтожали и придумывали сказки, чтобы потешить свое эго. О нет, теперь я знал правду, выуживал ее между и строк из старинных фолиантов, как рыбачки выуживают рыбу из морских пучин. Завтра на докладе я расскажу всю правду, и буду смотреть, как улыбки сползают с их самодовольных лиц.
— Лорас, а ну иди сюда! — раздался голос из моей комнаты.
— Да не видел я твоих медалей, мам.
Но спрашивала она вовсе не о них. Она стояла в комнате, держа в руках мой доклад. С трудом выговаривая слова, она сказала:
— Что это такое?
Я пожал плечами.
— Это мой доклад.
Руки матери задрожали, но я смотрел ей прямо в лицо, подсвеченное языками пламени. Больше она меня не испугает. Никогда.
— Ты че понаписал про этих тварей? Я тебя спрашиваю. — сказала она.
— Они не твари, твари только люди, которые их убивают. А ты сколько их в море убила?
Мать двинулась ко мне, но словно передумала и, скомкав листы, швырнула их в камин.
— Вот и иди живи с этими тварями, только жабры отрастить не забудь.
— Вот и пойду, все лучше, чем с тобой.
— Что с тобой стало, где мой сын?
— Его больше нет.
Я сам от себя не ожидал, что это будет настолько приятно.
Позже вечером ко мне пришел отец. Он выглядел еще более уставшим чем обычно и держал в руке кружку какао, приправленное острыми специями. Папа хорошо знал, как сильно я люблю острое. Протянув мне кружку, он сел рядом на кровать.
— Лорас, разве можно было так говорить со своей матерью? — укоризненно спросил он.
— Она первая начала.
— Хорошо, что она твой доклад нашла, скандал был бы такой, что не оберешься. Так-то ты своих родителей любишь? Пока живешь под нашей крышей, молодой человек, ты будешь нас слушаться, а потом выйдешь за жену и делай, что хочешь.
Отец всегда давил на жалость, когда чувствовал, что неправ.
— Ага, прям как ты, да?
Воздух наполнился звоном. Я схватился за щеку, но отец уже встал с кровати и подошел к двери.
— Подумай над своим поведением. — сказал он. — Кстати, у тебя есть что-нибудь в стирку? Я машину запустить собрался.
Я покачал головой, и он закрыл дверь.