Ложки

Ложки

В любую погоду, будни иль выходные, день обычный или праздничный, Григорич должен был выходить на дело. А дело заключалось в малом – обходить помойки на жилмассиве, собирать алюминиевые банки, бутылки и прочий ценный груз, доставаемый из «широких штанин» сограждан. Казалось бы, о чем тут вообще говорить – типичный быт бомжа, нищего, но была у Григорича своя система, свой метод.

Например, на длинных праздниках он сначала обходил мусорные баки возле дома, смотрел, кто какую технику выкинул, что из этого можно выкрутить, сдать на блошиный рынок неподалеку.

Если же вчера была пятница или суббота, то «ловец жемчуга» знал – нужно обходить дворовые лавочки, беседки, мусорки у подъездов. Вскроешь такие «ракушки», а там все виды марок пива. Пока допьешь каждую, окосеешь; пока сомнешь ее в транспортабельный вид, устанешь.

Для всех во дворе – от мала до велика – Григорич был Григоричем уже лет тридцать. Еще его звали Жека. И дети, и их родители, и местная шпана, и продавцы в ларьках, и сотрудники ЖЭКа.

– Жека… Жека… Скорчи нам рожу, а мы тебе жвачку! – кричали дети.

– Григорич, чо ты как? Дать закурить? – протягивали ему сигарету гопники у падика.

– Григорич, слушай, ты вот вроде не дурак, хочу с тобой посоветоваться. Как думаешь, брать новую тачку? – обращался заспанный сосед по дому, почесывая пивное пузо и рассуждая про геополитику, шоу-бизнес и импортозамещение.

Вроде как Жека Григорич значился на районе местным авторитетом или старостой… или мудрецом с бронзовым оттенком лица и нечёсаной бородой. А весь секрет заключался в том, что Григорич любил молчать, поэтому поговорить с таким собеседником от Бога лез всякий.

Вчера было двенадцатое октября. Рынок с тысячью и одной мелочью еще работал. У Жеки накопилось барахла сумки две. Содержимое он мог сдать на вес, получить за это пару сотен рублей, выпить и уснуть и до следующего утра.

Из радиоточки – последнего пункта связи Григорича с миром новостей, говорили доверять интуиции, предчувствиям, учиться видеть тайные знаки и скрытые смыслы.

«Нихера нет! Нихера знаков нет!» – хрипел Жека, через каждые десять метров останавливаясь на отдых. Сиеста была еще далеко!

Переполненные мусорные баки у крайнего дома квартала, за которым располагались дорога, трамвайные пути и рынок, чем-то блеснули. Григорич внимательно посмотрел – как сорока с ветки на золотую цепочку.

«Знаки говорите… иду, мать твою!»

Подойдя поближе, заприметил, что рядом с вонючим отходосборником лежит приоткрытая деревянная шкатулка, а в ней – ложки. Луч солнца падал на серебряное черпало одной из них, отражался и попадал прямо в левый глаз Жеки.

Он сел на колени, подтянул непонятную коробку к себе. И, правда, ложки. Половина внутри, другая – разбросана по бетонному полу.

Жека начал раскладывать их, стараясь не задевать мягкую ткань шкатулки.

«Велюр… блядь, бархат, что ли?!» – вспомнил давно не проговариваемые вслух слова.

– Григорич, ты как? Стоять-то можешь? – обратился к нему какой-то мужик, швырнув пакет в мусорный бак. Жека мужика не знал. – Ну, бывай. Много не пей!

Ложки были собраны. Григорич прикинул вес. «Где-то кило. Саныч купит! Саныч и продаст!» – подумал Жека, еле как встал с колен, щелкнув суставами, заматерился, и побрел на блошиный рынок.

«Менеджеры по продажам» барахолки раскладывали ассортимент: шнуры от утюгов, самовар без носика, гимнастический диск, кепка USA, футболка с надписью London, два пакета со шпингалетами, грампластинки, тарелки, ложки, вилки, радиодетали, полное собрание сочинения Ильича, красные тома Агаты Кристи, VHS-кассеты с непонятным содержимым, детская лошадь-качалка, два табурета, советская фуражка, комиксы, календарь за 1999 год. Внутри этого действия в коробках и клетках кудахтали попугаи, мяукали курицы и гавкали котята.

– Ложки надо? Целый набор! – подошел к одному Жека. – А тебе? Это ложки! Надо? Набор! Ложки… ложки тебе надо? Там бархат, велюр!

Дойдя до второго угла рынка, Григорич наконец-то услышал:

– О, Григорич. Здарова! Ложки, давай. Груз 200 за 200. Новой! Смотри двестирублёвка какая? Красота! – протянув купюру, сказал мужик. – Слушай, я пожрать отойду. Посиди, а? Народу еще нет, а язва есть язва. Что продаж, половина тебе! Ну, давай!

Григорич плюхнулся на одну из своих сумок. В ней под тяжестью его задницы что-то смялось, треснуло и поломалось.

Положив набор ложек по центру, распихнув по сторонам прочий продаваемый хлам, Жека открыл крышку.

«Красиво!»

Время для Жеки то тянулось, то ускорялось – текло по-разному. Его внутренние песочные часы работали от спирта. Перед лицом замельтешили штанины. На рынок подтягивался народ «купи-продай».

Где-то минут через десять (по Жекиному) перед ним нарисовалась семья. Мужчина, женщина, их сын.

– Стой. Марина, погоди. Евгений Григорьевич?! – неожиданно обратились штанины, носки и туфли. – НГУиАУ? – дополнил он вопрос абракадаброй, которая как заклинание подействовала на Жеку. Григорич приподнял голову и посмотрел. Дорогие очки в тонкой оправе мужчины встретились с пожелтевшими белками, гладковыбритое лицо – с морщинистым, стильная прическа со слипшимися грязными прядями.

– Я, – ответил Григорич.

– Марина, ну я же говорил. Это Евгений Григорьевич. Я его узнаю даже спустя столько лет. Шрам-то на месте. Он самый – мой научный руководитель! Я тебе рассказывал! – громко заговорил мужчина. – Я ваш…

Но Марина не слушала мужа, села на корточки и посмотрела на ложки. Она достала из кармана платок, накрутила его себе на левую руку и аккуратно взяла одну.

– Это… это же! – запричитала женщина.

– Ложки это… ложки! Не видишь что ли?! Не вилки, а ложки! – прокряхтел Жека, дыхнув на нее перегаром. – Не пользуетесь, что ли? Столовые приборы. Можно есть суп, пельмени правильно ими есть.

– Сережа, это же приборы из Шеффилда. Я тебе рассказывала. Ну, вспомни! Они производили только ножи, а серию наборов ложек выпустили по спецзаказу.