Лучшая идея

Лучшая идея

ЛУЧШАЯ ИДЕЯ

Это утро началось для Витьки Баранова совсем не так, как все предыдущие, каковых накопилось за 14 лет, скажем так, очень немало. Не люблю арифметику; Витька ее тоже не любил. Собственно, нам очень даже неважно, как начинались его предыдущие утренние подъемы, потому как человеком Витька слыл малоинтересным и тугим на малейшую здравую мысль. Поэтому было совершенно абсурдным предполагать, что нечто выдающееся может зародиться в этой идеально круглой голове с большими отвислыми, как у бультерьера, ушами. Тем не менее, все обстояло именно так.

Хотя привычный распорядок дня нисколько не изменился: две, от силы три минуты, в ванной хватило Витьку, чтобы распроститься с ночными грезами. О чем мог грезить Витька Баранов, спросите вы? Это хороший вопрос. Человек с такими ушами… Нет, дело даже не в ушах. И совсем не в них. Хотя они, как в пословице, были холодными, и сама мысль – о, мерзость! – прикоснуться к ним, необъятно большим и торчащим в стороны, как два пельменника-мутанта, вызывала отсутствие аппетита. Просто у Витька был сложный менталитет. Ему нравились девушки, большие и маленькие, блондинки и брюнетки, особенно Ленка Стрельцова из нашего класса. Но ответной реакции, как положено в химии, увы, не возникало. И в этом было заложено глубокое внутреннее противоречие, не раз повергающее Витька в уныние. Но учитывая то, что – я разве еще не говорил, – Витек был порядочным тугодумом, прежде, чем он успевал осознать всю горесть своего положения, он успевал что-то съесть, и в организме его воцарялся мир и спокойствие. Состояние, из которого вывести Витька было крайне нелегко. Хотя мне, не скрою, это иногда удавалось.

И вот, еще во время обычной процедуры чистки зубов, а может быть даже раньше, восстав с белого постельного покрывала, в своих старых клетчатых трусах, которые претендовали на звание «лучший прикол месяца» с большими шансами на победу, Витек понял, что его посетила идея. Нет, не просто идея, а ИДЕЯ. И весь окружающий мир сразу засиял яркими красками, представившись чем-то вроде рождественского подарка под елкой, выигрышного билета в лотерею или сна с участием Ленки Стрельцовой, устраивающей в нем Витьку приватный стриптиз. Ощущение было бесподобным. ИДЕЯ пришла внезапно, ни с того, ни с сего, и теперь согревала его изнутри, как проглоченный шкалик, придавая его неказистой персоне сознание необычайной важности. Поэтому, когда он собирал в школу свой коричневый толстый ранец, улыбка не сходила с его веснушчатого лица.

В другое время показавшейся просто идиотской, сейчас эта улыбка была исполнена некой таинственности, сквозящей в уголках рта, просачивающейся оттуда, словно не в силах удержаться внутри. Витек понимал, что ухмыляется самым беспардонным образом. Даже когда наскоро проглатывал бутерброд с сыром, после которого он обычно становился на некоторое время похожим на плененного партизана, но:

Сегодняшний день не тянул на понятие ОБЫЧНО. Все было совсем не как вчера и не так, как, возможно, будет завтра. Ненавистный бутерброд был проглочен, как вкуснейшее пирожное, подобное таким, какие его отец несколько раз приносил завучу, в знак благодарности, за снисхождение к непутевому сыну; а молоко выпито без естественных судорог на лице и жалобных стонов. Взгромоздив ранец на спину, и выпрямив последнюю именно так, как учила его мама, и как он почти никогда не делал, Витек двинулся в школу. О ужас, мне даже кажется, что он пытался насвистывать песенку! Решительно, мир сошел с ума. До школы нужно было пройти всего пол-квартала, срезая углы между зданиями ближайших домов. Наша старенькая школа была затерта среди них, как корабль среди арктических льдин. Витя шагал, ему казалось, что он не идет, а летит по воздуху, точно человек-облако из мультика. Все вокруг радовало его; и даже когда он проходил мимо соседского высокого тополя, а оттуда к нему на правое плечо приземлился меткий снаряд, он не выразил своего неудовольствия. Наоборот, он поднял глаза наверх, увидев там маленького серого воробушка, и ласково, даже нежно, сказал ему:

– Дерьмо!.. – либо верно характеризуя упавшую на него зеленоватую кляксу, либо выражая свое отношение к противной птице, осмелившейся на этот жест. При этом Витек продолжал улыбаться. Воробью, по-видимому, стало нехорошо от этого добродушия, и он улетел. Да, мне бы тоже стало нехорошо; как бы то ни было, Витек продолжал равномерно двигаться вперед, совершенно позабыв этот эпизод. Он сосредоточился на своей замечательной ИДЕЕ. В другое время, минут через десять он бы догадался вытереть куртку – сейчас же он сделал это сразу же, на ходу. Привычно вытерев пальцы о бок ранца.

Итак, Витек шагал дальше, постепенно приближаясь к искомому месту встречи, где проводят шесть из семи недельных утр пацаны и девчонки нашего возраста. Разумеется, не считая прогульщиков. Утро было солнечное и теплое, и Витьку было приятно думать, что его Идея сделала его таким. Небо почти очистилось от лохматых клубящихся облаков, смахивающих вместе на контуры большого запасного барбоса с отгрызенным хвостом. Легкий ветерок ласково трепал шевелюру, и совсем не думалось о занятиях. Нет, мысли Витька были о другом. Сияющая лампочка освещала туманное и обычно беспорядочно забитое всякой ерундой пространство его головы, от чего все казалось простым, понятным и разумным. Он не перестал лыбиться даже когда стал подниматься вверх по широким каменным ступенькам, ведущим в местный притон для ротозеев и бездельников всякого рода… простите, в нашу школу. Толстая заторможенная дверь громко хлопнула за спиной Витька, закрывая пути к возможному отступлению. В нос ему ударил запах из нашей столовой, где, судя по всему, уже активно готовились к предстоящему поступлению в наши желудки румяные, с корочкой пирожки, начиненные капустой и повидлом. Витек слыл поклонником последних, которые Сашка, мой дружбан, как-то назвал «тошнотиками» – но сейчас их тонкий аромат совершенно не тронул его душу. Он прошел влево по коридору и стал подниматься на второй этаж, где минут через пять у нас должен был начаться урок литературы под руководством донельзя русской женщины Людмилы Ароновны Фридман.