Любит - не любит...

Любит - не любит...

За тучами луна,
Монашка-ночь беззвёздна...
Моя любовь больна
И видимо серьёзно.
И как её спасти,
Как быть мне с нею дальше,
От скверны увести
И уберечь от фальши!

Оксана Картельян

Рита, как всегда, спешила, до работы нужно было отвести сына в детский сад, поэтому тянула Мишку за руку, хотя мальчик за ней не поспевал.

У неё было ужасное настроение с тех пор, как от них ушёл папа.

Собственно, она Витьку почти не любила, практически не замечала. Были вначале романтические чувства, пока не превратились в серую обыденность.

Они часто ссорились. Причин для конфликтов находилось великое множество.

Женщина всё больше разочаровывалась в традиционных семейных ценностях, тяготилась супружескими обязанностями, чаще и дольше пропадала у подруг.

Ещё Мишка. Дёрнуло же её родить: стирки, приборки, сопли, вопли… достало!

Витька в один из дней подошёл к ней утром, когда собирались на работу, с каким-то странным выражением на лице заглянул в глаза, – Скажи, Рита, ты меня хоть сколько-нибудь, хоть вот столечко, – и показал верхнюю фалангу указательного пальца, – любишь?

– Вот ещё, — заносчиво, ни секунды не задумываясь, сказала она.

– Вот и поговорили. Мишку сегодня в садик я отведу. Мы с тобой расстаёмся.

– Скатертью дорога, – в обычной своей манере парировала жена, и вдруг до неё что-то дошло, – то есть, как это, расстаемся, у тебя крыша поехала… перегрелся!

– Совсем расстаемся, навсегда. Я уже и квартиру снял. Пока там поживу, дальше видно будет.

– А я, а мы… офанарел что ли, Копылов… а жить я, то есть мы, на что будем!

– Если хочешь, Мишку заберу к себе, он мне не мешает.

– Ну, уж, нет, такой расклад меня не устраивает. Я мать, у меня права. А ты проваливай… исчезни из моей… из нашей жизни. Это ты превратил её в ад.

– Скорее, ты – мою. А мать ты никакая, одно название. Да и жена – тоже. Впрочем, это уже не столь важно. На развод я подам сам. Делить ничего не собираюсь... кроме Мишки. За сына я повоюю.

– Ты его больше не увидишь.

– Это вряд ли. Он же тебя бесит. Наиграешься в мать – скажешь. Ты, Ритуля, только собой занята. Мы с сыном тебе в тягость. Лишь поэтому я освобождаю для тебя жизненное пространство. Ничего, теперь отдохнёшь… от нас.

– Импотент, недоумок, и семья у тебя вся такая же! Да я рада… до умопомрачения, да я просто… просто счастлива.

После Витькиного ухода она ревела белугой весь день, отпросилась с работы, потому что не могла думать ни о чём, кроме предстоящего развода.

Рите вдруг стало себя невыносимо жалко. Именно себя.

Словами это состояние передать невозможно: вселенская тоска, безмерное уныние, смертельная усталость, глубокая апатия, трагическая безысходность.

Именно трагическая. С чего бы это, ведь семейная жизнь ей всегда казалась каторгой! Жить не хотелось. Совсем.

– Чего этому придурку со мной не жилось… как теперь я-то, ка-а-ак!

Мишку в тот день Рита из садика забрать забыла, обдумывала в обнимку с бутылкой малинового ликёра способ, как сподручнее, ярче уйти из жизни, чтобы этот урод понял, чего потерял.

Очнулась женщина только утром. У неё был потрёпанный, неприглядный вид. Мысль о том, что Мишки нет дома, вплывала в её голову тяжёлыми туманными обрывками, но так и не оформилась окончательно.

Рита допила остатки ликёра, взяла кухонный нож и залезла в горячую ванну с твёрдым намерением совершить суицид.

Думала женщина только о своём горе, о желании отомстить.

В горячей воде её разморило, развезло, мозг заволокло пеленой жалости к себе.

Рита решительно полоснула ножом по кончику пальца, чтобы не сразу, чтобы понять, чего именно ожидать, чтобы быть готовой принять страдание, и взревела от боли.

Из недр желудка поднялась тошнота. Её незамедлительно вырвало прямо на себя, в ванну. Потом ещё и ещё, пока горло не обожгло желчью.

Было противно, больно, невыносимо обидно.

Рита открыла пробку слива, с невероятной брезгливостью смыла с себя тошнотворную массу, выскочила из ванны мокрая, голая, схватила телефон, но увидев себя в зеркале, передумала звонить – вспомнила про сына.

– Наверняка он забрал Мишку, не мог не забрать.

Про сына муж никогда не забывал. Впрочем, о ней тоже, но ведь это естественно, он обязан.

– Ну и ладно… пусть пока радуется, он ещё пожалеет, так пожалеет!

Вся семья встретилась вечером у детского сада.

К великому разочарованию, Мишка совсем не обрадовался ей, но домой пошёл безропотно.

Витька не упрекал, не пытался как-нибудь изменить ситуацию: поцеловал сына, обнял его и ушёл.

Риту его спокойствие, отсутствие эмоций, – неужели до него не доходит, что без меня он ноль без палочки, кому он нужен такой, – просто бесило, – как же так!

День за днём ей становилось хуже и хуже. Женщина не понимала, почему ей так плохо.

Без него плохо, без Витьки.

С ним было тоскливо и скучно, а без него совсем невыносимо.

Она за руку тащила сына по дороге в детский сад, Мишка спотыкался, еле поспевал, хныкал. Рита дёргала ребёнка за руку, шикала него, – ты такой же паразит, как папаша, только о себе думаешь!

Женщина мысленно перекладывала на сына всю тяжесть вины за уход мужа, – если бы не Мишка, если бы не этот маленький засранец, ничего этого не было бы. Я бы любила Витю, Витя меня. Как он мог так со мной поступить!

Да, именно так и было. Отчуждение началось именно в тот момент, когда сын появился на свет.

В сумочке тревожно звенел телефон. Это мама.

Рита начала с ней нервный диалог. В сердцах что-то доказывала, яростно помогая себе жестикуляцией, для чего приходилось отпускать руку ребёнка, а потом ловить её, что дополнительно выводило из себя.

У соседнего подъезда сидела девочка Мишкиного возраста, Леночка Лапина, его подружка по играм. Скорее всего, ожидала маму. Ей ведь тоже нужно в садик.