Маг, которого не ждали

пролог

Боль и восторг — последнее, что он ощутил перед тем, как погрузиться во тьму. Ледяной холод захватывал тело, медленно погружая его в оцепенение. Он знал, что это конец. Для простолюдина, как он, столкнуться с магией аристократа — почти верный приговор. В этом мире сила решала всё, и аристократы смотрели на таких, как он, словно на расходный материал. Если ты слаб, тебе нет места.

Но даже в этот миг, когда заклинания противника поглощали его, он не испытывал ни страха, ни горечи. Лишь восторг. Восторг от невероятной мощи, от безупречной техники аристократа, от чистоты его магии, которая сияла, разрушая его до самого основания. Он видел в этом заклинании почти неземную красоту, которую простолюдину было суждено испытать лишь раз в жизни — в своей смерти.

«Что может быть лучше, чем уйти вот так?» — пронеслось у него в голове, и он ощутил странное, почти безумное счастье. Он знал, что проиграл, чувствовал, как магия противника захватывает его, заполняет всё тело, стирая остатки сил. Но вместо страха его охватило чистое восхищение. Он всегда стремился к магии, всегда хотел узнать её тайны, а сейчас перед ним была её вершина — мощь, с которой он, слабый маг, даже не мог сравниться.

Магия переливалась, сияла перед глазами, она была совершенной, неотвратимой. Он смотрел на неё, как зачарованный, словно на нечто святое, и ему даже хотелось коснуться её. Эта сила, созданная, чтобы уничтожать, казалась ему удивительно красивой. Даже сейчас, на краю гибели, он не мог отвести взгляд и думал только об одном: «Какая же она прекрасная…»

«Погибнуть от такой магии... как же это прекрасно, — пронеслось в его голове. — Как же хочется прикоснуться к такой силе...»

Он уже не пытался сопротивляться. Его мысли цеплялись за каждый всплеск этой магии, за её чистую мощь, которая одновременно разрушала и завораживала. Даже в момент, когда всё вокруг погружалось в тьму, его сознание оставалось наполнено восхищением: он видел не свой конец, а величие магии, которая его уничтожала.

Когда он открыл глаза, его обжёг свет. Слишком яркий и резкий, словно кто-то решил разбудить его, включив все лампы разом. Но вокруг не было ни ламп, ни комнаты. Вместо этого он ощутил, как в нём нарастает изумление: он был жив. То, что должно было стать последним мгновением, не привело его в небытие. Вместо смерти он снова обрёл сознание.

Но что-то было не так. Тело ощущалось странно и слабо, словно его обернули в плотную ткань, почти не оставляя пространства для дыхания. Каждый вдох давался с трудом, как в отчаянной борьбе за воздух, и он чувствовал себя беспомощным, как никогда.

Вокруг слышались приглушённые голоса — порой резкие, порой встревоженные, а иногда прерываемые всхлипами. Он не понимал ни слова. Люди вокруг говорили на совершенно незнакомом языке; их речь сливалась в бессвязный шум, ритм, который не поддавался расшифровке. Всё казалось чужим, как будто он попал в другой мир, где даже речь была непонятной.

Он попробовал пошевелиться, но тело отказывалось подчиняться. В панике он попытался собраться с мыслями, но каждый вдох был мучительно тяжёлым, а сознание, как и тело, оставалось беспомощно зажато в этой новой, странной оболочке.

Голоса вокруг становились всё громче — взволнованные, тревожные, наполненные отчаянием. Мужской голос, грубый и отстранённый, говорил что-то резко, но смысл слов ускользал от него. Владимир слышал лишь тяжёлые интонации, резкость звуков, но ничего не мог понять. Всё казалось далёким, словно он находился на самой границе сознания. Ему казалось, что вокруг происходило что-то важное, что-то, что касалось его самого, но он не мог уловить ни единого смысла.

Слабое чувство тревоги закралось в его новорождённое сознание. Неясный, глубинный инстинкт подсказывал, что эти звуки связаны с утратой, с болью, что вокруг происходит что-то опасное. Он пытался понять, ухватиться за что-то конкретное, но собственные мысли ускользали, как расплывчатая картинка на грани видения.

Мир начинал меркнуть, туман захватывал его мысли, погружая в беспомощность. Но перед тем как утонуть в темноте, он зацепился за одну-единственную, чёткую мысль: «Я не сдамся. Я стану сильнее!»
---

Прошло семь лет.

Утренний холод просачивался сквозь щели старого интерната в Челябинске, пробираясь под тонкие одеяла спящих детей, как будто стараясь вытеснить из них последние капли тепла. Семилетний мальчик лежал на жесткой кровати, глядя на потрескавшийся потолок. Сумрак комнаты начинал рассеиваться в преддверии рассвета, но для него утро уже давно наступило. Вокруг слышалось тихое дыхание десятков детей, но он, как и всегда, чувствовал себя одиноким среди них, словно существовал на грани этого мира и того, что когда-то был его домом.

На его шее висела простая подвеска с небольшим звериным клыком — единственное, что осталось с момента, когда его нашли на пороге приюта. Воспитатели предлагали избавиться от неё, считая эту вещицу пережитком дикости, но Владимир твердо отстоял своё право её носить. Он не помнил, откуда у него эта подвеска, но что-то в ней напоминало ему о его прошлом, о том, кем он был. Она была единственной его связью с миром, который он потерял.

Теперь его звали Владимир Александрович Комаров. "Александрович" — не более чем дань традиции, символ того, что у него не было настоящих родителей, лишь придуманный титул и выдуманное прошлое. Имя дали воспитатели, а вот фамилия "Комаров" возникла сама собой — так его прозвали дети за привычку бесшумно появляться там, где его не ждали. Это прозвище он воспринял как должное: в мире, где ты можешь положиться только на себя, умение оставаться незамеченным было полезным навыком.

Минуты перед подъемом были для него священными. Это было единственное время, когда он мог отдаться своим мыслям, сосредоточиться на технике, которую помнил из прошлой жизни, словно инстинктивно. Он проводил каждое утро в попытках уловить магию — ту самую энергию, что течет сквозь миры. Повторяя знакомые движения, он пытался вспомнить, каково это — ощущать силу, собранную в пальцах, энергию, готовую подчиняться воле. Но магия здесь была другой. В отличие от прошлого мира, здесь она уживалась с электрическими лампами и гудящими холодильниками на кухне, как часть повседневности, а не редкий дар избранных.