— Ты обещал показать мне те фотографии, которые мы недавно нашли на чердаке, — нетерпеливо и сбивчиво сказала, девочка, переминавшаяся с ноги на ногу в дверном проёме.
Однако Владимир Максимович даже не дрогнул, продолжая смотреть в бревенчатое обшарпанное окно, в которое робко заглядывала пышная ветка сиреневого куста. Дело клонилось к лету.
— Дедушка! — вновь окликнула девчушка старика с нотками недовольства в голосе.
— Да… Фотографии, — как-то отвлечённо пробормотал мужчина, медленно надевая очки. — Я положил коробку с ними в правый нижний ящик серванта. Затем он снова обратил свой взгляд на скромный расцветший сад, слушая неспешное и ленивое тиканье старых часов.
«Сколько всего осталось позади?», — спрашивал себя Владимир Максимович, всякий раз оставаясь наедине с самим собой. А позади осталось многое. Детство, отнятое войной. Быстротечная молодость. А затем всё было будто в тумане. Старику казалось, что он очнулся только тогда, когда кончилась тяжёлая перестройка.
— Вот, — внучка бухнула пыльную коробку перед дедом.
Мужчина повернулся к столу и принялся разбирать свой ящик воспоминаний. В нём было множество фотографий. От ярких и цветных до пожелтелтевших от времени. Помимо фото на дне коробке лежало несколько не менее старых вещиц.
Владимир Максимович молчал, рассматривая стопки фотокарточек, а внучка безмолвно и завороженно наблюдала за ним, не в силах прервать. Однако через какое-то время мужчина поспешно придвинул коробку к себе и дрожащей рукой, достав выцветший красный оборванный лоскуток, на котором болтался проржавевший и потёртый зажим для галстука. На вещице слабо проглядывались тонко выгравированные серп и молот на фоне поблекшего пионерского салюта.
Комок стал у него поперёк горла, и он нервно сглотнул.
— Как же его звали? — тяжело произнёс он, сжимая кусок материи дрожащей рукой.
Старик вспомнил, что, будучи ребёнком, он жил в Ленинграде и познакомился с одним мальчишкой, с которым посвящался в пионеры и стоял за одним станком на заводе во времена блокады. Только его имени ему вспомнить никак не удавалось. Хотя в голове быстрой, но яркой вспышкой мелькнула их последняя встреча.
Владимир Максимович повернулся к внучке и вручил ей тряпицу со старым зажимом, словно передавая память о мальчике, утратившим своё имя.
***
Морозная темнота опутала безмолвный Ленинград. Был конец ноября. От осени не осталось и следа. Каменные мостовые обледенели, а дороги усыпали белоснежные сугробы. Снег смягчил резкие тёмные краски обожжённого города. Яростный огонь бомбёжек и артиллерийских обстрелов уничтожил его былое величие, истощили строгую красоту. Казалось, что Ленинград медленно умирает, как и все те, кто в нём живёт.
По улице шли двое мальчишек. Им было где-то лет двенадцать или тринадцать, хотя из-за изнеможённого усталого вида им можно было дать больше. Впрочем, красные галстуки поверх их одежды выдавали в идущих детей. Ребята, которых только-только посвятили в пионеры, гордились своим новым статусом.
Шли они не спеша, держась друг за друга. Ребята боялись упасть на жутко скользкой дороге, которую и без того еле-еле разбирали в вечерней темноте.
— Совсем плохо дело, — начал Вовка. — Сначала света не стало, а теперь и пайки урезали. Валя и без того постоянно плачет — у неё живот болит. Мы с мамой не знаем, что с этим делать, — он тяжело вздохнул, продолжая чуть тише. — А она маленькая. Никак ей ничего не объяснишь.
— Не объяснишь… — согласился Лёнька. Голос у него был более отстранённый, чем обычно.
И меж ними наступила тишина, которую нарушал только хруст снега под их ногами. Во всю завывал холодный сухой ветер. Однако вдруг Лёня остановился, сильно сжав дружескую руку.
— Лень, ты чего? Может, передохнём? — обеспокоенно спросил Вовка, пытаясь разглядеть лицо товарища.
— Нет, ничего, — отозвался мальчишка, выпрямляясь. — Я просто задумался.
— Ты смотри мне, а то так дозадумываешься и ничем это хорошим не кончится, — упрекнул его второй, начиная идти медленным и осторожными шажками.
Дальше они шли молча, совсем не задумываясь о времени. Они просто шли, стараясь не подчиняться ноющей голодной слабости. Когда же ребята добрались до перекрёстка, то их дороги расходились.
— Вов, а ты будешь меня помнить? — произнёс Лёнька невзначай своим отрешённым голосом.
— Терентьев, только не говори мне, что помирать собрался, — Вовка прислонился к покошенному чугунному столбу, поднимая голову кверху.
— Не говори мне, будто не знаешь, что я имею в виду, — казалось, что Лёня ещё никогда не был так серьёзен, как сейчас. — Вот недавно у меня в доме умерла соседка — Озерова Нина Ивановна. Так тихо, в своём кресле. И не осталось у неё никого, кто бы помнил её. Только мебель на растопку растащили, а саму на санках увезли, — он умолк, шмыгнув носом. — Теперь все умирают так просто. Падают и больше не встают. И никто, — Лёнька по-особому выделил интонацией последнее слово. — Никто даже имени их не знает. А я не хочу быть среди безымянных, понимаешь?
— А ты не думай о плохом. Вот с тобой ничего и не случится, — мальчик резко прервался, а затем продолжил. — А толку-то от того, что ты пытаешься запомнить каждое имя? Всего и не упомнишь.
— Пока мы знаем имя, то человек жив, — Лёнька говорил с твёрдой уверенностью в своих словах. — Пусть он не с нами, но…
— А где же он тогда? — оборвал Вовка своего друга.
— Ну… — тут Лёнька застопорился. Он не знал, что ответить. Только потупил взгляд и уставился в землю. Уверенность его заметно улетучилась.
— Баранки гну! — как-то немного по злому передразнил его товарищ.
Лёня стиснул зубы от обиды и сжал усталые худые руки в кулаки. Он подступился к другу, зажимая его в уголке.
— Обещай, — прошипел он с напором и злобой. — Обещай мне! — повторил мальчик вновь, но уже крича. Лёнька схватил товарища за плечи.
— Да ты с ума сошёл, Терентьев! — рявкнул ему в ответ Вовка, хватая его за галстук. — Лучше о себе подумай, дубина! — в следующий момент он оттолкнул его одной рукой, а другая, резким движением соскользнула с красной косынки.
Мальчишка стремительно и быстро пошёл в сторону своего дома, оставляя Лёню наедине с самим собой. Отойдя на несколько шагов, Вовка заметил, что в руке у него был обрывок галстука вместе с зажимом. Только вот чувство обиды глушило его. Поэтому он решил, что отдаст нерадивому товарищу частичку пионерской гордости завтра.