Мама, я его люблю

Глава 1. За месяц ДО

За месяц ДО…

Небольшой горный городок вновь накрыло смогом и серым туманом. Под ногами не земля, там лабиринты и пролеты – старые шахты по добыче угля.

Оля торопилась в дом, пропахший лекарствами, слезами и горем. В руках у неё был бумажный свёрток с горячим хлебом из булочной. Во рту собиралась слюна. Еще месяц назад она бы с удовольствием вздохнула горячий аромат хлеба и выпечки, откусила бы румяную хрустящую корку, и с удовольствием прожевала, запивая молоком. А сейчас нос не ощущал аромата хлеба – она вся пропахла сырой рыбой, а слюна во рту и вовсе казалось горькой.

Этот месяц выдался отвратительным. Одно потрясение за другим.

- Господи за что мне это наказание! – Теть Наташа тихо подвывала, бродя по квартире выцветшей тенью. – Всю жизнь терпела издевательства, а теперь ещё молодость доживай, ухаживай! – причитала она, обливаясь слезами.

Оля прижалась спиной к холодной стене и захотела исчезнуть. Раствориться бесследно, только чтобы ни слышать и ни видеть того, во что превратилась их жизнь. Мачеха прожила с ними девять лет. Отец работал на двух работах, чтобы она ни в чем не нуждалась, сидела дома, занималась собой. Но как только тот слег, вся ее любовь улетучилась. И начались бесконечные слезы и причитания о ее незавидной судьбе.

Об Оле она и не думала.

Но печальнее всего было видеть лицо отца, который все прекрасно слышал, но изменить уже ничего не мог. Он так же, как и они знал, что умирает.

Оля положила на стол хлеб, скинула обувь, замерла на пороге комнаты.

- Надо было раньше разводиться не слушать никого, тебя не жалеть, дура, ой дура я! – Теть Наташа собирала сумку. – Как жить то без денег? Мне что, на работу идти? Так же как ты рыбу разделывать, полы мыть? Ты молодая, все стерпишь, а у меня уже возраст не тот. Да и не для того я с ним жила, чтобы так на старости закончить!

Оля шмыгнула носом, что совсем заложило от слез, хрипло задышала ртом. О каком возрасте она говорит? Тете Наташе всего сорок…

- Не переживайте, тетя Наташа, я сама буду за ним ухаживать.

- Куда тебе? Уроками занимайся, первый курс, экзамены на носу.

- Он мой папа, я справлюсь!

Мачеха резко обернулась, затрясла розовой кофтой в руке, вновь заплакала.

- И жалко конечно мне вас, его, себя, но себя больше Оленька! И нет, не животное я, не зверь. Может, вырастишь, станешь женщиной и тогда поймёшь, что значит женское счастье. Мне сорок, я ребеночка еще хочу! Чтобы не доживать свой век в одиночестве!

Мачеха опять заревела, и Оля занервничала ещё пуще. Первая оплакивала свою не завидую судьбу, вторая отца, который хоть и пил и бранил и ласки никогда не показывал, но все же был родным отцом.

Глаза защипало. Папуличка мой родной, любимый...

Ты не слабая. Так и не кажи свои слезы своим врагам. Выше голову будь сильней улыбайся.

Когда он ей это сказал? Пожалуй, с месяц назад. Когда еще мог внятно разъясняться. Когда разум не затуманился от боли. Когда глаза – светлые и любящие еще смотрели на нее с нежностью.

- Ладно, Олька, крепись! – трагичным тоном прошептала тетя Наташа и, как и в детстве потрепала ее по волосам. Подхватила с пола свои незавидные пожитки и, махнув на прощание, хлопнула дверью. Ушла. Под очередным этапом жизни подведена жирная черта.

…Сверху снова стонали.

Громко и протяжно. За стеной вот уже десять минут раздавался ритмичный стук соседской кровати: под особо сильным толчком спинка ударялась о стену и диван, на котором лежала Олька вибрировал.

Кажется, к таким звукам привыкнуть невозможно, но она привыкла. В связи с перестройкой и шальными девяностыми их квартира, образованная из бывшей коммуналки, осталась единственной жилой на всем втором этаже. Над ними гинекологическое отделение областной больницы, на этаже вокруг сплошь замурованные стены, с той стороны которых приёмный покой и смотровые. Иногда ей даже слышно, как лязгают металлические приборы и опять же кричат, ругаются, стонут женщины. Подруга Ирка говорит, что её мать там лежала, когда схватила осложнения после аборта. И судя по окну, с которого она кричала мужу, находилась палата над её, Олькиной комнатой.

За стенкой в последний особо яростный раз стукнула спинка кровати и сосед издал громкий рык.

Оля поерзала на диване и перевернулась на другой бок.

Интересно, их сосед сегодня с той рыжей или лысоватой? У него их две, ходят к нему, к Алику что снимал у них комнату, по очереди.

Оля положила ладони под голову. Поджала ногами под себя одеяло. Луна серебрила полоску пола. На диване напротив не спал отец. Смотрел на неё не мигающим взглядом. Безнадежно больным взглядом. Смотрел и каждой клеткой своего организма знал – это конец.

Она облизнула губы и крепко зажмурилась.

Спать. Не плакать опять, не ныть, не жалеть себя. Толку не будет, отец не поправится и их жизнь не вернется в прежнее русло. А нытье только отнимает жизненно необходимые ей силы. На нее свалилось все сразу, резко сбрасывая розовые очки беззаботной юности.

Еще недавно учеба в школе и планы на будущее, а уже сегодня четкое расписание жизни: ранний подъем – вымыть, переодеть, покормить отца, поставить укол обезболивающего, дать таблетки. Затем работа на рыбном рынке на окраине большого города, от которого из их областного городишка ходил раз в час рейсовый автобус. Час в тарахтящем пазике, и она стоит распахнув рот как дикая у ворот рынка, по другую сторону от которого в утреннем рассвете светится на возвышенности как на ладони большой город. На рынке – пересортировать по коробкам и прилавкам рыбу, собрать ту, что уже подпортилась и сделать переучет. А к концу смены выдраить весь цех и через час вернуться домой – укол и таблетки. Ужин. И так день за днем, вот уже полгода. На учебе в универе, что тоже в большом городе, и в который она на свое удивление поступила на бюджет, поставлен крест, благо, что ее на работу взяли – пожалела ее теть Рина Шумоянц, хозяйка рыбного рынка.