Манекен

В своих ранних рассказах я всегда писал от первого лица. Как правило, мои герои имели исключительный взгляд на окружающий мир — верили и глубоко интересовались Неведомым, а потому это были одиночки, иной раз — опасные безумцы. Со временем я задался вопросом, как много меня самого присутствует в нарраторах? И, не потрудившись над ответом, я решил писать только от третьего лица.

Правда, за последние полгода я не придумал ни одной хорошей истории. Мои отношения с Т. пошли под откос. Дружеское участие, которое я всегда в ней находил, исчезло. Т. – милая, прекрасная Т., — встречала меня равнодушием и сама на себя досадовала за свою холодность. И если раньше мы делились друг с другом самым сокровенным, то теперь наша связь прервалась. В ее глазах я не читал ни единого ответного чувства.

Личные проблемы не принесли вдохновения, которое можно было излить на бумаге. В голове и в записях пылились наброски для сюжетов. Они казались многообещающими, но первая же попытка взяться за ручку тут же вызывала сомнение в их удачности.

И так проходили месяцы.

Всякий писатель знает о том, что отношения между автором и его историями довольно деликатны. Иногда рассказы возникают сами по себе, из одной только сцены, которая внезапно проносится в голове. Мои коллеги по перу поймут меня. Бывает, ты сидишь и пьешь кофе, гуляешь в парке, устало тыкаешь мышкой на экране компьютера — и тут в голове, будто в темном зале, загорается мысленный экран и начинается кино. Ты видишь сцену. Продолжительность может быть разной. Ты еще не знаешь, о чем будет история, но видишь ее часть, переживаешь ее так, что можешь обонять и слушать всё в ней происходящее – буквально присутствовать в ней.

Так было и со следующим эпизодом.

Я увидел дорогу, бегущую во тьму. Фары освещают путь. По бокам раскинулся ельник. Машина едет из ниоткуда в никуда. Играет музыка. Водитель сильно устал. Он нервничает. Ему то и дело приходится концентрироваться на дороге — снова и снова. Он не понимает, почему в эту минуту так рассеян.

Он очень пугается, когда прямо перед автомобилем возникает человеческая фигура. Еще секунду назад никого на дороге не было, он знал это точно. Тормоза визжат. Передний бампер легонько валит незнакомца на землю.

Водитель — тут я впервые вижу его: старомодная шляпа, очки в толстой квадратной оправе, воротник пальто — прячется за руль, будто инстинктивно ищет укрытие от беды.

Никто не кричит. Фары освещают пустую дорогу. Сбитый человек лежит где-то рядом и не подает признаков жизни.

Тут мне приходит в голову имя водителя: Евгений Петрович.

Евгений Петрович некоторое время сидит за рулем, боясь выйти. Наконец он выходит из машины, чтобы посмотреть, кого сбил.

На земле, к своему безграничному удивлению, Евгений Петрович обнаруживает манекен. То ли очки запотели, то ли туман в голове проносится — Евгений Петрович точно не может сказать. Происшествие кажется ему странным.

Он оглядывается по сторонам. Ему неловко. Он думает, что за темными елями скрылась большая аудитория, что деревья — просто бутафория, они разъедутся в стороны, освобождая слепящий свет телевизионной студии и хихикающую толпу, застукавшую Евгения Петровича в глупой ситуации. Он ежится на холодном ветру.

На земле лежит женский манекен. На нем короткое красное платье. Левая нога выставлена вперед, колено согнуто, будто манекен пытался защитить свой пах. Темные волосы до плеч, маленький нос. Большие зеленые странные глаза. Возможно, это причудливая игра света и вечерней тени, но в неживых глазах читается испуг. Улыбка манекена пытается его скрыть, но едва ли успешно.

Что же делает Евгений Петрович? Тут мне приходит в голову, что он – школьный учитель в младших классах. Я его теперь вижу полностью: низкого роста, полненький, в длинном светлом пальто, круглое лицо, лысая голова, не считая кудряшек на затылке. Тихий профессор.

Евгений Петрович смотрит на манекен какое-то время. Он придумывает причину — «Не оставлять же манекен на дороге, мусор один, выброшу в контейнер возле дома», — чтобы только взять его с собой. На самом деле он не знает, почему хочет забрать его. Но ему нужен какой-то разумный повод, обоснование своих действий.

Евгений Петрович кладет манекен на сиденье пассажира спереди, садится за руль и едет дальше.

Ему неприятно думать, что манекен мог находиться сзади. Он бы чувствовал, что кто-то сверлит его взглядом. Никакой рациональной причины для этого не было, конечно. Евгений Петрович нервничает и кусает губы.

Вскоре он понимает, хоть это и абсурдно, что в воздухе повисло неловкое молчание.

Евгений Петрович украдкой бросает взгляды на манекен. Тот, широко улыбаясь, смотрит прямо перед собой — чистым невинным взглядом, исполненным доверчивости, даже благодарности. Евгению Петровичу кажется, что манекен боковым зрением тоже подсматривает за ним.

Наконец, Евгений Петрович говорит:

— Тяжелый день.

Он нервно хмыкает и смотрит на попутчицу. Ее улыбка вдохновляет его на продолжение беседы.

— У меня в школе дети. Я учитель. В начальных классах. Сорванцы такие. Бегают, кричат. Но старательные, да. Меня слушаются.