Маятник

Маятник

Самым трудным было подойти к ней и попросить. Это было еще сложнее из-за уверенности, что она не откажет, потому что если бы она отказала, он бы уже никогда не решился на вторую попытку. Но она пожала плечами, улыбнулась и согласилась. И вот стояла теперь рядом, слегка наклонившись, небрежно опершись коленом на край его кресла, и быстро, уверенно водила курсором по монитору, сохраняя ему десяток подходящих рефератов: «А потом уж выберем, какой лучше, да?..» Но Димка мог смотреть только на кулон, свисавший с ее шеи, жемчужину на тонкой золотой цепочке, который вздрагивал от каждого движения и раскачивался, как маятник, вперед, назад, вперед, назад… И это колебание завораживало и гипнотизировало, и Димка вдруг вспомнил, как увидел ее в первый раз, вспомнил и испугался сосчитать, сколько лет назад это было.

Она кормила во дворе воробьев, рассыпая из газетного кулька пузатые черные семечки, слегка подгоревшие, не очень-то и вкусные, иначе с чего бы переводить их на воробьев. Но как всегда, когда взрослые говорят «нельзя», именно этих чумазых семечек Димке хотелось так, что чесались ладони и рот наполнялся сладковатой слюной. И он швырнул в песочницу синий грузовик и побежал прямо в кучу толпившихся у ее ног птиц, и они порхнули в стороны, а он кричал «О-го-го!» и топал новыми сандалетами по пыли, а она махала на него руками и смеялась. Она насыпала ему полный карман семечек, и одернула футболку, и ему было лет пять от силы, значит ей – шестнадцать, и она, смеющаяся, с растрепанными русыми волосами, длинными худыми ногами в как попало обрезанных джинсовых шортах, была прекраснее всех сказочных принцесс вместе взятых. Назавтра был понедельник, и в тихий час он сказал Ленке, что не будет на ней жениться, потому что она дура. А Ленка заплакала и сказала, чтоб он отдавал яблоко и медведя, и тогда они подрались, а Мария Константиновна тяжело дышала, прижимая его голову к своему необъятному боку, и волокла его в угол за ухо, причитая: «бог мой, что за кошмарный ребенок».

Димка не был кошмарным ребенком, он даже хулиганом не был, просто первая любовь стукнула его по голове лет на десять раньше, чем это обычно случается с людьми. Жизнь продолжалась, и частью этой жизни стала девушка в джинсовых шортах, которая трепала Димку по волосам и делала серьезное лицо, принимая из его рук куцые букетики из лебеды и подвявших одуванчиков. Он увязывался следом, когда она выходила гулять с собакой, и просил рассказать сказку, и того, о чем она рассказывала, он ни тогда, ни потом не мог отыскать ни в одной книге, - скорее всего, она сочиняла сразу же, на ходу. Он знал наперечет всех ее кавалеров, почему-то всегда уродливых и с тупыми физиономиями. Они курили на крыльце подъезда, а Димка прятался за дверью и давал себе слово, что когда вырастет, непременно их убьет всех, а первым – того бритого, который дал ему подзатыльник. Подзатыльник был получен за дело, потому что подглядывать нехорошо, и достиг своей цели, потому что «чертов шкет» порснул из подъезда, как ошпаренный. Но бритый не знал, и она не знала тоже, что чертов шкет успел увидеть сполох молочно-белой кожи под задранной футболкой и услышать сдавленный полувздох, полустон, от которого где-то под горлом начинали кататься цветные шарики.

Потом она вышла замуж, не за бритого и не за урода, а за какого-то совсем другого дядьку, смешного и высоченного. У него были добрые карие глаза, и он неожиданно понравился Димке, потому что не курил и не лапал ее в грязном подъезде. И Димка вместе с ликующей Ленкой горстями швырял на жениха с невестой какую-то крупу, монетки и мелкие конфеты, и Ленка дернула его за рукав и сказала: «А я все равно на тебе поженюсь», и он кивнул машинально, потому что это все не имело значения. Значение имела лишь она, в тот момент еще больше, чем обычно, похожая на принцессу в бальном платье, она закрыла глаза и бросила на асфальт бокал с недопитым шампанским, и он разлетелся в мелкие брызги, и каждый осколок звенел и пел собственным голосом. И от этого звона ошалевший Димка вдруг понял, что она взрослая, что чужой добрый дядька украл ее у него, забрал себе навсегда. И он бросился бежать, бежать как можно дальше от звона и смеха, а Ленка бежала за ним и кричала, «ты куда, дурак», кричала она, а он и сам не знал, куда, просто он не мог больше оставаться и смотреть, как она смеется другому.

Потом он вырос, а она развелась, и однажды на 14 февраля он даже подарил ей валентинку – сердечко на тонком стебельке.  Она растрогалась и поцеловала его в щеку, и валентинку потом не выкинула, а воткнула в цветочный горшок. Он точно знал, потому что заглядывал к ней в окно через бинокль и сам видел, что у нее стоит на подоконнике. Другие пацаны ржали в туалете и писали на стенах сальности про одноклассниц, и Димка ржал вместе с ними и делал вид, что ему интересно рассматривать захватанный журнал, но на самом деле ему было скучно и противно. Девчонки вдруг вытянулись вверх, стали подмалевывать лица и красить нестриженые ногти. От них пахло чем-то кисловато-волнующим, они улыбались высоконькому кареглазому Димке призывно и пошло, и от всего этого он бесился и тосковал, и спастись можно было, только вспомнив о принцессе в джинсовых шортах. Теперь он видел ее очень редко, знал, что она работает в компьютерной фирме, что растит дочь одна, и что той примерно столько лет, сколько было ему, когда они познакомились. Поводов поговорить почти не стало, ее собака давно умерла, а он больше не читал сказок, и даже путался, называя ее то на «Вы», то на «ты». Но, здороваясь на бегу, он каждый раз представлял, что в один прекрасный день решится. Он решится, подойдет и скажет ей что-то такое, отчего она сразу поймет, что он наконец вырос, догнал ее, что он закончил первый курс и вообще уже мужчина, а не «чертов шкет». Он искал нужные слова столько лет, а они оказались совсем простыми. «Помоги мне найти реферат по русскому, а?», – сказал он, а она пожала плечами, улыбнулась и кивнула.