Мечты сбываются

Мечты сбываются

молчат слова, которым нет числа,

они себя сказали наперёд.

а то, что я любовью назвала –

пройдёт.

Елена Зимовец

Люся в многодетной семье родилась третьей. Нянчили её сестра Татьяна да брат Иван.

Отец круглые сутки крутил баранку на видавшем виды лесовозе трелёвочнике: по накатным бревенчатым лежнёвкам в два ствола под каждым колесом вывозил из тайги многометровые брёвна.
Мать крутилась как юла, едва успевая управляться. Жена, хозяйка, телятница на ферме, жнец, косец, агроном. Нянька и кормилица. Начинала она свой день часа в три утра с уборки стойл, где содержались три коровы, столько же телят, десяток овец и четыре поросёнка. Попутно разваривала картофель и комбикорм в русской печи, пекла хлеб и шанежки, томила молочную кашу.

Потом шла кормёжка животины. Дальше бурёнок подоить, дров наносить, затопить нижнюю печь. Ещё надо было детишек разбудить, накормить всю команду. Младшей – Люське, походя титьку в рот сунуть, перепеленать, воды с реки наносить вёдер тридцать-сорок. Скотину в стадо проводить, огород прополоть, простирнуть что ни то, развесить.

К восьми на ферму с ручным кормлением. В обеденный перерыв – в магазин сбегать.

Вечером вся процедура повторялась. С той лишь разницей, что ужин готовили и воду носили старшие дети.

А когда голова была похожа на церковный колокол, и глаза открытыми становилось держать невмоготу, на неё верхом взбирался пропустивший граммов двести водки супруг. Часа полтора он взбивал в сухой по причине крайней усталости ступе интимные сливки, порой так и не сумев закончить мероприятие. Иногда так на жене и засыпал.

Валентина Алексеевна выкорчёвывало гудевшее от напряжения тело из-под храпящего мужика, шла кормить грудью дочь, мыть картоху на утро, запирать на ночь сени.

На часах к тому времени было двенадцать. И спать уже не было сил.
Милка родилась с характером. Не успев первый вдох сделать, показала, на что способны её лёгкие. Чуть что не по ней – криком изведёт.

Отец, несмотря на крутой нрав и темперамент, прикипел к ней разом. Просто души не чаял. Всё для нее.

Когда старшие родились, он только начинал трудовую деятельность. Всё в охотку было: и семья, и супруга, и хозяйство, потому пропадал на работе день деньской, старался денег поболе добыть и добра накопить.

Жилы рвал, старался. Для семьи, для жены любимой.
Не шиковали, конечно, но на хлеб с маслом, на одёжу и мануфактуру да на чарку водки хватало.

Когда, Люська родилась, он уже заматерел, пообвыкся, начал с ленцой трудиться да налево похаживать, к женщинам помоложе, поскольку от трёх сложных родов и труда непосильного девичья краса порядком увяла. Да и чувства обветшали, притупились от монотонности происходящего.

Супружеские обязанности Александр Алексеевич требовал исполнять ежедневно, даже если успевал на сторону сбегать. Любил во всём порядок, хотя сам ничего давно по дому не делал. Если выдавалась свободная минута – или на рыбалку, или по бабам шастал.

Ежедневную норму постельных подвигов он безоговорочно выполнял, но как привычное, ответственное мероприятие, не усердствуя особо. Отметится в постели и в посёлок, девок, сговорчивее и моложе, щупать, ежели трезвый.

Зарабатывать стал по минимуму, как все прочие мужики, подружившиеся с водкой и ленью. Чего зря надрываться, здоровье гробить.

Бабам сколько ни принеси, все мало, а жизнь тем временем стороной проходит – назад не воротишь. Нужно успеть всех, до кого дотянуться удаётся, оприходовать, пока силушка есть, пока желание не пропало.

Бабы, они для того только и годятся, чтобы передок подставлять да детей рожать. Пока в соку.
Мать про его подвиги знала, но молчала. Одной ей детишек не поднять.

Сашка у неё плодовитый: только заканчивала кормить одного, в утробе уже другой шевелился.

Когда Люська в школу пошла, детей уже шестеро стало. Соответственно, забот у мамани прибавилось.

Часть обязанностей, конечно, переходила к старшим. Потом, по возрасту, ко всем остальным. Без дела сидеть никому не давали.

Кроме Люси.

Её, отец от трудов тяжких особо оберегал, – ты у меня прынцессой будешь.

Зато Милка его не больно привечала: обижалась за мать, которая к сорока пяти годам превратилась в древнюю старуху.
На правах любимицы Люську обязанностями не обременяли, хотя младших не щадили.

Милка тоже трудилась, но в меру, особо не усердствовала: больше, перед зеркалом крутилась, пластинки виниловые слушала, да на сеновале в заветном уголке пряталась, чтобы побыть в одиночестве, помечтать.

Гнездо Люська свила в дальнем углу сеновала. Там, в кромешной темноте, сидела часами, пока не позовут, мечтала, какая будет красивая да богатая.

В деревне ни за что жить не останется. Танцевать любила – страсть, даже без музыки могла. Как остается одна – тут же в пляс. Напрыгается, бывало, так, разве что не падает. Конечно, и ей приходилось сено убирать, дрова колоть, воду носить, навоз выгребать, но в меру, не как прочим.
Как же ненавидела всю эту канитель, жуткие деревенские обязанности, необходимость едва не в обносках ходить, как чучело выглядеть.

Мечтала Милка поскорее из родительского дома упорхнуть. А как регулы начались, открыла для себя ещё одно удивительное удовольствие: пуще танцев полюбила девчонка ублажать нежное тело ласками.

Для этой радости потайное место как нельзя кстати сгодилось.

Про её тайный угол все знали, но виду не подавали, старались не беспокоить отцову любимицу.

К пятнадцати годам Люся так натренировала интимную чувствительность, что могла доводить дело до финиша минут за пять, причём несколько раз за день.

Иногда забывалась, начинала играться при посторонних, хотя старалась не выдавать своего греховного пристрастия.

Ей уже было мало полученного опыта. Хотелось настоящего секса отведать, как у взрослых. Но рожать как мамка, она точно не станет.
Училась Милка без энтузиазма, однако легко. Времени на сладкую нежность да прочие любимые занятия оставалось достаточно. Пристрастилась Люся и романы любовные читать.