Медведиха

Медведиха

Она знала, что ее зовут Ма-ша. Именно так: Ма-ша. Родившись глухо-немой, девочка воспринимала мир иначе, чем остальные. Будучи маленькой, наблюдала, как люди открывают и закрывают рты, но зачем они это делают, не понимала. Стараясь подражать, тоже растягивала губы, Маша складывала их, округляла, но видя недоумение, смешанное с жалостью, а то и брезгливость, со временем перестала. 

Помнила Маша себя с тех времен, когда женщина, ближе которой никого не было, брала ее за руку и вела темными грязными улочками туда, где воздух всегда влажен, а под ногами хлюпают реки воды. Прачечная - это огромные чаны с водой и бабы, большей частью дня согнутые пополам, усиленно трущие горы белья о широкие доски с волнистой поверхностью. Сначала она просто сидела на маленькой скамеечке у корыта, в котором раскрасневшаяся мать полоскала огромные простыни, потом ей доверили жамкать белье ногами в чане с теплой водой, и она с удовольствием наблюдала, как коричневые струйки выбивались из-под ее ступней и смешивались с чистой водой. Когда Маша подросла, ей поручили закидывать белье в бак с кипятком, но раз обварившись, она навсегда запомнила, что такое боль. С тех пор кожа на обожженном пузе, с которого сразу сдернули фартук и рубаху и помазали свиным жиром, хранила некрасивые складки и разводы. 

До определенного времени Машу не трогала ее необычность, худо-бедно с помощью жестов она научилась общаться с окружающими. Но как-то раз, разогнувшись над чаном, она заметила, как застыли, глядя на нее, незнакомые люди, по какой-то нужде забредшие в прачечную. Ей вдруг открылось, что и внешность у нее особенная: она на голову, а то и две выше всех баб и мужиков, коих ей пришлось встретить на своем веку.

Маша вспомнила, как в детстве ходила с мамой на реку, где ее поразила огромная медленно плывущая баржа со снующими вокруг нее лодчонками. Сейчас она чувствовала себя той самой баржей. 
Откуда взялись эти увесистые груди, напоминающие жбаны, в которых хранится жидкое мыло и щелок, эти вечно красные лапищи, которыми она лучше всех отжимает белье, эти широкие бедра, формой напоминающие чан для последнего полоскания белья в подсиненной воде?

На Машу, словно на диковину какую, стали ходить смотреть из барского дома, а барчук так и вовсе повадился заглядывать с приятелями чуть ли не каждый день, чтобы стукнуть рукой по ее крепкому заду и открыть рот в каком-то ей неведомом крике. Его приятели тоже начинали кривить рожи и сгибаться пополам. Однажды она не выдержала: распрямилась в полный рост, схватила обидчика за грудки, высоко подняла над полом, тряхнув им словно петрушкой из балагана, и посадила в чан с ледяной водой. Барчук чуть не утоп, запутавшись в простынях, она же и достала его оттуда, схватив за шкирку и аккуратно поставив на пол. 

Она поняла, что наделала, увидев глаза враз постаревшей матери, в которых замерли ужас от содеянного дочерью и огромная печаль от осознания неотвратимости наказания. Открыв рот и разведя в стороны огромные лапищи, наблюдала Маша, как красный от гнева барчук махал перед ее носом кулаком. Он казался смешным в своей тщедушности, которая особо проявилась в намокшей и облепившей его хилое тело одежде.

Потом ее волокли барские люди на задний двор, где били нещадно плетьми по спине, оставляющими кровавый след на серой рубахе, и бросили с привязанными к столбу руками на всю ночь. И не могла она ни сесть, ни подняться, так и простояла на коленях, упершись широким лбом в занозистую древесину, пока жаркое солнце не подсушило набрякшую от крови одежду, отчего каждое движение стало еще болезненнее.

Днем, измученная, с загнившими ранами, была она отвязана и препровождена со двора хмурыми мужиками, усажена в телегу и увезена из барского дома навсегда. И не слышала она криков своей матери, оплакивающей несчастную дочку, проданную в дали дальние подруге их барыни, видевшей расправу над прачкой из окна гостевой комнаты. 

Так в лесу, на пасеке появилась дева осьмнадцати лет отроду, за свой гигантский рост прозванной Медведихой.

Только печаль по матери заставляла иногда появиться скупой слезе на обветренных или загорелых щеках Маши, остальным она оказалась вполне довольна. Житье в небольшой хатке, окруженной парой дюжин ульев, над которыми вились такие же работящие, как и она, пчелы, ласковый пасечник, сначала принявший ее в помощницы, но очень скоро ставший ей мужем, и нечастое мельтешение людей, кои опостылели своим любопытством.

Не дал бог ей ребеночка, о чем она тоже горевала, оставшись совсем одна, когда ее мужа задавил медведь, пришедший на пасеку полакомиться дармовым медом. Болезный прожил еще несколько деньков, харкая кровью, но как ни старалась Маша, ни одно из снадобий, коим ее обучил пасечник, так и не помогло продлиться ее тихому бабьему счастью.

Схоронив мужа тут же за хаткой (с великодушного разрешения барыни и отпевшего его священника), принесла Медведиха из оврага огромную каменюку и водрузила ее на могильный холм рядом с крестом. В лесу зверья много, как бы не потревожили покой любимого, с которым и после смерти она не захотела расставаться. 

Барыня не стала искать другого пасечника: Медведиха, не раз приезжавшая с мужем в усадьбу, справлялась со своим лесным хозяйством сама и в срок привозила бочки с медом, кои с хорошим барышом продавались на городской ярмарке.

Тянулись дни за днями, одиночество не сильно донимало Машу, только колотилось сердце пойманной пичугой, когда во сне к ней приходил муж. Хоть и был он ростом вполовину меньше своей жены, но знал, как доставить бабе удовольствие, потому просыпалась Медведиха со сладостным чувством внизу живота и тихой печалью по ушедшему счастью. 
Эх, остался бы ребеночек от любимого, может и веселей жилось бы на пасеке!

Хотелось ей заботиться о ком-нибудь,  непременно о человеке, потому как пес, что жил во дворе, пегая лошадка да телка, хоть и отвечали ей звериной любовью, но та не вызывала душевного трепета, как не вызывали его снующие туда-сюда пчелы.