Меня видят призраки

Глава 1

В нашем дворе шесть фонарей. Пятеро испускают холодный, белый свет, пленкой кладут его туда, куда могут дотянуться, а шестой стоит в полутьме. Восемь метров серого металла, заканчиваются катарактовым зрачком и пахнут снегом. При взгляде на его промерзшее тело начинает ныть кончик языка и затекает шея.

Может быть он устал и крепко спит? Или он уже умер? И его труп, сиамским близнецом связан кабелями с остальными его братьями и сестрами. И трупный яд уже распространился по единой кровеносной системе, потихоньку разливаясь по трубчатым телам, убивая один фонарь за другим.

- Туяра, пошли, - мама уже поднялась по ступенькам подъезда и теперь смотрит на меня сверху вниз. Во время обострений она забирает меня с работы и помогает по дому. С ней действительно легче и спокойнее. Галлюцинации не беспокоят так сильно, когда есть человек, который может точно сказать мерещиться мне или нет. Я слышала, что в Америке есть специальные терапевтические собаки, которых дрессируют распознавать видения от действительности. В нашем маленьком, дальневосточном городе я и мечтать не могу о таких условиях, мне диагноз-то поставили спустя почти два года после дебюта.

Я иду, медленно переставляя ноги, из-за новых лекарств я стала немного заторможенной, надо бы попросить уменьшить дозировку. Невнятные цвета подъезда, мельтешение дверей и проемов. Лифт. Мы выходим на восьмом этаже. На темной лестнице мелькает силуэт, скрывшийся в темноте. Я смотрю на маму, но она деловито ищет в кармане ключи.

На кухне желтая лампочка двоится в темно-синем окне. За стеклом густая мгла, холодная и твердая, лежит на подушке оранжевого света уличных фонарей. Почти середина декабря, поэтому с подоконника нещадно дует, а на стекле по углам образовались белые наросты.

Я протискиваюсь в узкое пространство между обеденным столом и кухонным диванчиком. Я люблю наблюдать за тем, как мама готовит, у нее это всегда точно выверенный процесс. По кухне расплылся теплый запах жареного лука, тихонько постукивает нож об деревянную доску.

На кухню заходит отец и садится рядом со мной. Он увлеченно рассказывает о том, как сегодня очередная машина вела себя очень странно и на огромной скорости проскочила пост ГАИ, на котором он дежурил. Я стараюсь не смотреть в его сторону, но все же бросаю на него быстрый взгляд и в этот момент его лицо начинает стекать. Кожа обвисает и двигается вниз по его лицу, как воск с оплавленной свечи, а последняя фраза звучит как зажеванная пленка, перейдя в низкий, тревожный звук похожий на сигнализацию.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза. Вдох раз, два, три, четыре, выдох раз, два, три, четыре.

Мне не нужно спрашивать у мамы галлюцинация это или нет, потому что я точно знаю, что папа умер, когда мне было четыре. Я четко помню, то черное, зимнее утро, когда услышала сквозь сон телефонный звонок и последовавший за ним отчаянный крик матери. Как я позже узнала из обрывков разговоров взрослых, с папой случился инсульт на дежурстве, но по трагической случайности и в нарушение правил, работал он в ту ночь один, а к утру его замерзший труп нашли возле поста ГАИ.

- Туяра? Че молчишь? Пойдешь со мной в выходные на свадьбу? – мама прекрасно знает про мою не до конца купированную психотику и старается меня отвлечь разговором. Помогает слабо, но это лучше, чем погружаться в собственные галлюцинации, тем более что критика у меня к собственному состоянию очень слабая.

- Какую свадьбу? – я стараюсь сконцентрироваться на диалоге. Папа исчез.

- Твоей троюродной сестры Кюннэй. Она замуж выходит за того парня, как его звали… О! Артем! Они же со школы встречаются, давно пора уже было жениться. Что за мода пошла у молодых, по десять лет жить перед браком? Не понимаю я этого… - она продолжает неспеша резать картошку, ее спина в пушистом свитере плавно покачивается в такт движениям.

- В декабре? Обычно летом свадьбы играют.

- Да, она беременна! Пятый месяц, скоро живот на нос полезет. Тетя Света рассказывала, что она не хочет на свадьбе с животом появляться, - мама прихохатывает, как будто рассказала очень смешную шутку и отправляет нарезанную картошку в кастрюлю.

Мама продолжает что-то говорить про свадьбу, но я уже не слушаю. В теле все отчетливее звучит отдаленное эхо застарелой, ноющей боли. Я запрятала ее так глубоко, что теперь даже не могу определить, где она. Мы с ней сроднились и теперь я не могу представить себя без нее, и если она внезапно пройдет, то это будет как выключить фоновый шум в комнате, где он звучал на протяжении долгого времени. Может я сама уже стала этой болью.

Мы с Артемом были вместе почти шесть лет. Тоже слишком долго тянули со свадьбой, по маминому мнению. И дело даже не в том, что мы не хотели торопиться, просто мы оба были уверены в том, что будем вместе всегда и сыграть свадьбу для нас было не нужными хлопотами. Или только я была в этом уверена.

Белое свадебное платье стелется по мокрому асфальту превращаясь в серую, грязную тряпку. Длинная фата и подол застревают в двери автомобиля, зажевываются эскалатором, остаются снаружи лифта, а я все бегу и бегу, все дальше и дальше.

- Ая-ай-яй! – мама ставит передо мной тарелку горячего супа, от которого поднимается густой пар. Она быстро отдергивает от раскалённой тарелки пальцы и хватается за мочки ушей. – Кушай, давай, пока горячий.

Она садится рядом, стол уже накрыт, а я даже не заметила, когда она успела это сделать? Аккуратной стопочкой лежит нарезанный продольными ломтиками белый хлеб, небольшой кусочек желтого сливочного масла в тарелочке и кроваво-красное брусничное варенье, настолько кислое, что при взгляде на него поджимается язык и выделяется слюна. Рядом стоят кружки чая с молоком. В глубине души ворочалось чувство вины. Мало того, что это я должна помогать маме, так я себя еще и веду, как беспомощный ребенок.