Мёртвая голова

Мёртвая голова

Мёртвая голова

Кого мы помним,

кого мы сейчас забываем,

чего мы стоим,

чего мы еще не стоим;

вот мы стоим у моря,

и облака проплывают,

и наши следы

затягиваются водою.

И. Бродский

Кто ты?

Я видел твой силуэт каждую ночь. Не зная покоя, страха и радости, неутомимо стремился на свет, рождая безобразно изогнутые метущиеся тени. Мглистые провалы, казалось, поселяются на стенах, растут, распространяются, заполняют полкомнаты и умирают прямо на глазах, проходят целую жизнь за считанные мгновения. Трепетания крыльев разбивают их строй, привносят хаос, и уже множество новых теней ликуют и плачут чернильными кляксами на стенах лачуги.

Что их влечёт? Идеалы? Чревоугодие? Власть? Может, мотыльки изо всех уголков мира слетаются в дом в мечте о лучшей участи, преодолевают километры, грезя об последней ночи, когда картинка реальности вздрогнет, воздух станет легче, истончится до невозможности, и, не вынеся чувства, переполняющего все существо, лопнет, как мыльный пузырь, оставляя после себя свежесть и бесконечный свет. Стоит ли говорить, что слова выше - неизъяснимый бред?

Они попались в капкан. Путешествие в неизведанные земли завело пилигримов в серо-жёлтых одеждах в глухую чащу, полную шорохов, бездонных ям, порой оказывающихся сразу под носом, птиц, что шелестят вместе с листьями под самыми звездами, сейчас скрытыми пеленой облаков и надвигающегося дождя. Чудится, что с минуты на минуту разразится ливень, но спасительного камня-указателя нет. И каждый поворот, каждый ствол кажется знакомым, а иногда и помечен сломанной веткой. Трепетные души попали в ловушку, или просто в коробку сжатого пространства, из которой нет выхода. Остается только лететь вперед, теряя товарищей, на границу собственного сознания, к манящему, но недосягаемому светилу.

Чем не люди, чем не солнце? Как легко потерять в своеобразии мира свои огненные шары, что-то, заставляющее взлетать выше и выше, оставлять позади припорошенные снегом крыши, пружинящие под натиском неба мосты...

Тук-тук. Кружатся и падают. Остается только завидовать их упорству. Тук. Часть успокоилась и притихла в полусумраке на столе. Другие поднимаются и продолжают труд. Тук-тук. Лампа бросает неровный свет, и стены теряют свою монолитность, разбиваются вместе с тенями на осколки.

Привычку следить за мотыльками, слетающимися в дом, лениво размышляя обо всем и ни о чем, я приобрел недавно. Летние вечера утомляли тем, что в близи гор и моря сумерек практически не было. Светлый день, словно по щелчку пальцев, превращается в ночь. Однако спать все равно не хочется, и отсутствующий вечер растягивается чуть ли не до полуночи. Так, развалившись в кресле и прикрыв глаза, я трачу остатки дня.

Цель всё же есть. Мелкая, не имеющая значения: я жду, просто учусь ждать. Пожалуй, занятие моё скорее походит на забаву для детей, а иные и вовсе не стали бы ввязываться в эту аферу. Итак, вечероночью, в час, когда тьма становится темнее, тушу свет во всей комнате, включаю лампу на столе, оставляю рядом открытую банку с мёдом, и жду. Неслышим, невидим, неосязаем.

Утро, что подкралось так внезапно, застает меня в том же кресле. Уснул, не перебрался в удобную постель. Потягиваюсь, разминаю затекшие косточки, устраиваюсь за столом, отодвигаю мед в сторону. Сладость и сахар, тягучее сочетание жидкого золота ярко переливается, перекатывается из стороны в сторону. Настало время для сочинения еще одного письма. Старомодно. Заметки в телефоне были бы куда современней, но мобильник я выбросил при переезде. Ни одного звонка или сообщения, постороннего вмешательства в размеренное течение дней. Для полной картины не хватало лишь встать перед морем и, размахнувшись, швырнуть адову вещицу далеко вглубь, на самое дно. Негоже только природу загрязнять.

На листе из тетради вырисовывались черточки и буквы, складывающиеся в слова.

Лили,

Прости, что долго не писал. Время бежит нещадно. Не хмурься, знаю, как меняется твое лицо в досаде, как проявляется складочка меж нахмуренных бровей. И взгляд... Чуть рассеянный, с иным, более темным отблеском голубого. Пройди я мимо лавки сейчас, вряд ли узнал его.

Часто вспоминаю то лето. Часть года, что запечатлелась в памяти так полно и, не побоюсь громкого слова, так страстно. Море цветов, яркое, заключенное в ослепительную свежесть... А цветы действительно были повсюду. В лавке, на каждой полке, на каждом метре, в полях, на обочинах, в неухоженном парке, среди всех пыльных улиц замечались только они. Словно я стал свидетелем чуда, первого их появления в мире. Отчего же вздумалось снова это писать? Ты лучше меня это знаешь, милая...

По прошествии многих лет воспоминания не тускнеют, они словно распускаются вновь. На бумаге, исписанной магическими чернилами, что проявляются под воздействием тепла. Так легко в них затеряться, доверившись лабиринту времени.

Август. Наверно, пора собирать травы? Трудишься, пока я бездельничаю, сушишь, режешь на мелкие кусочки, снова сушишь и режешь, и только стучит нож по деревянной доске, на светлой поверхности которой остаются следы ароматного сока.

Лили, прости меня. Не буду больше извиняться. Думаю, ты поймешь, как понимала и раньше. Прощай.

На целую жизнь твой,

Роберт.

Ручка брошена, чуть скрипнул стул под тяжестью тела. Навалилось уныние. Горькое и ненастное, проверенное годами, отполированное часами. Потолок в доме не поменяется, сколько ни сверли его взглядом. Запечатал письмо в конверт. Подписывать нет смысла, все равно никто не прочтёт. Послание в коричневом конверте без опознавательных знаков отправилось в шкаф, на стопку точно таких же писем.

Время завтракать. Травяной чай с мёдом будет как раз кстати. В августе хочется немного подсластить жизнь, а может, только сегодня. Крошки печенья липнут к пальцам, осыпаясь при малейшем движении, от чашки поднимается парок. Утро в самом разгаре.