Ната сидела в бабушкиной комнате, с тоской глядя на окна — старые, деревянные, крашенные белой краской. Холодные. Из-за того, что стёкла в них ходили ходуном и плохо задерживали мороз, если он на улице приключался.
Но сейчас была весна. Ранняя и тёплая. Именно такая, какую любила бабушка: почки уже набухли, напитывая воздух духовитым смолянистым запахом, а мухи и прочая вредная живность ещё не пробудились как должно.
Стёкла едва уловимо вибрировали от разносившихся по квартире голосов мамы и её брата. Мама специально отправила Нату в бабушкину комнату, чтобы девочка не слышала те нехорошие вещи, что сейчас родные по крови люди в маленькой кухоньке выговаривали друг другу на повышенных тонах. Но стены отлично пропускали звуки, и Ната всё равно слышала.
Скользя взглядом по застеленной бабушкиной постели, половичкам и кружевным салфеткам на тумбочке и столе, девочка не могла понять, в какой момент дядя Боря так ожесточился на них с мамой.
Ведь это он, такой большой и тёплый, всегда приносил гостинцы. Именно с его лёгкой подачи к ней прилипло смешное прозвище: когда Ната, будучи совсем маленькой, увидела красавицу ёлку и, заворожённая волшебной статью украшенного дерева, восхищённо тянула ручки к разноцветным огням, шарам и без остановки повторяла не «мама-папа», как другие дети, а «Йоко! Йоко!»…
Давно это было. Дядя Боря уж, наверное, и забыл… как забыла сама Ната. Да только прозвище так крепко прицепилось к ней, что родные привыкли называть её не по имени, а именно Йоко.
– Идём, Йоко, – устало пробормотала мама, заглянув в комнату, и девочка поняла, что не получилось.
Не удалось маме упросить дядю Борю оставить квартиру им, не продавать. Но, видно, уж больно дороги были эти квадратные метры, пусть и в старом доме, зато в столице. Стали дяде Боре дороже их, родной сестры и племянницы.
Куда они теперь?.. Денег-то, чтобы купить другое жильё, у них нет…
– В Бермград, – сказала мама, словно подслушав мысли Йоко. – Там у одной моей знакомой квартира давно закрытая стоит, она пустит нас пожить туда… А ещё, говорит, в местной больнице всегда персонала не хватает… Проживём, не бойся, дочь…
Йоко и не боялась.
Да, ей было жаль, что приходится оставлять свою обжитую комнату в бабушкиной квартире. Но раз в ней бабушки больше нет… То теперь это просто стены. Половички и салфетки. А ещё чайная чашка на изящной ножке: бабушка любила пить и есть из красивой посуды, а эта была её любимая. Она, правда, треснула в тот же вечер, как бабушки не стало… Наверное, та забрала её с собой.
Они уже спускались по лестнице, когда дядя Боря обнаружил, что они ушли. Высунулся в дверь и гаркнул:
– Маруська! Ты бумаги не подписала!
– И не подпишу, – глухо буркнула мама, поправив на плече сумку с вещами и крепче схватив Йоко за руку, но он всё равно услышал.
– Вернёшься ещё! На коленях приползёшь, но я уже тогда столько тебе не дам! – рявкнул так, что задрожали стёкла в окнах. – Ведьма! – и бахнул дверью.
«Ведьма, – мысленно согласилась с ним Йоко и покосилась на мать. – Только отчего-то силу свою не признающая. Странные люди они, эти взрослые…»
* * *
Дорога до этого самого Бермграда оказалась долгой. Йоко перестала уже запоминать, сколько автобусов они поменяли, чтобы добраться до него. Пересадка, полный салон людей, опять пересадка…
Душно, слишком много чужих негативных эмоций, из-за этого разболелась голова. Боль была нудной, терзающей…
– Не жалеешь? – неожиданно спросила мама, глядя в окно на проносящийся мимо однообразный пейзаж: деревья, столбы, провода… – Там у тебя остались школа, друзья… Жалеешь, – чуть кивнула головой, скорее утверждая, нежели спрашивая. И девочка видела по отражению в стекле, как горькие складочки закрались маме в уголки рта. Она была бледной и тихой: тоже устала.
Эти бесконечные дома-деревья-столбы, Йоко казалось, что дорога вьётся в странном направлении, кружит, вертит в непонятном узоре, чтобы они точно не смогли вернуться назад.
Мама посмотрела на неё, не дождавшись ответа, и Йоко пожала плечами: жалеет? Нет, скорее всего. Да, были школа, учитель, одноклассники… а вот друзей не было. Сторонились её почему-то. В глаза гадости не говорили, а вот за глаза… нет-нет и замечала, как одноклассники ей вслед у виска пальцем крутят.
Хотя она старалась! Честно, старалась быть как все… но отчего-то не выходило. Даже учительница смотрела на Йоко так, что девочка чувствовала себя глупой и уродливой, совсем как в сказке про гадкого утёнка. Хотя училась не то чтобы хорошо, но не хуже некоторых…
Йоко пыталась жаловаться маме, бабушке, спрашивать совета, как быть. Бабушка хмурилась, молча жевала беззубым ртом губу и смотрела долгим невидящим взглядом в окно, а мама хватала подработки и покупала дочери платья, бантики, туфли и заколки, чтобы она выглядела в школе не хуже других девочек… Только это не помогало.
Всё равно шептались, смеялись за спиной и тыкали пальцем. Как в прокажённую. Будто на Йоко имелся какой-то знак, которые все видели, кроме неё… Что-то, что делало её другой, изгоем…
Слабая надежда шевельнулась в груди: а что, если теперь всё будет иначе? Она ведь наслышана, что в провинции все небогаты, а значит, и на неё обращать внимание перестанут?
Ах, вот было бы здорово, если бы у неё появились подруги! Вместе они шили бы платья куколкам, наряжали и играли, придумывая много разных историй… Йоко этого так хотелось!