Мертвее мёртвого

Мертвее мёртвого

- Опять? - произнёс низкий мужской голос со смешливыми интонациями. Зашуршала грубая ткань, хальста, лежащего в полной темноте, куда-то перенесли и грубо бросили на твердый стол.

- Опять. - устало вздохнул еще один голос, более высокий, но тоже явно мужской.

- Кто на этот раз?

- Хальст из налоговиков. Шмякнулся посреди зала, когда бежал к начальнику с докладом. Инфаркт, наверное.

- Ну да, “инфаркт”. - низкий голос немного стих, видимо, его обладатель отошел от стола к другому краю помещения. Загремели какие-то железяки.  

- Может быть. Слушай, я бы предпочел выпить хотя бы кружку чёртового чая прежде, чем ты начнёшь ковыряться в кишках этого мелкого ублюдка.

Железный грохот прекратился.

- Может чая, а может чего покрепче, да, Карл?

- Да, Крахот побери!

- Тссс… Не богохульствуй. Знаешь, мы здесь, в окружении вот этих, - пауза, видимо, говорящий показал рукой, -  не любим, когда богохульствуют. Давай ты отдохнёшь, а потом займемся пушистиком. Практическое занятие, а? Каково?

Высокий голос что-то неразборчиво пробурчал. Послышался звук доставаемой посуды, льющейся воды, треск поленьев в печке, на которой подогревали воду для чая. Запахло травами.

Самое интересное состояло в том, что “мелкий ублюдок”, “пушистик” и попросту клерк налогового управления Герман Штиц всё прекрасно слышал и чувствовал, но ничего не мог с этим поделать.

Он лежал где-то, где было очень темно. Голоса доносились приглушенно, будто… Будто на него надели мешок. Голова болела невыносимо - он ей сильно ударился, когда упал. Упал и вырубился, на какое-то время потеряв сознание. И за это время его успели засунуть в мешок и куда-то притащить.

Мешок для… трупов?

“Неужели я мертв? Мертвецки мертв?! Быть не может. Не может быть!!! А как же перерождение? Или адское пламя? Всё то, о чем говорили священники на службах?”

Герману Штицу было чуть больше сорока лет. Из них семнадцать он работал клерком. Обычная работа, обычная жизнь. Небольшой домик, занимаемый его семьёй, передался ему по наследству от отца. Несколько кредитов - на обучение младших детей, на квартиру старшему… Детей у хальста было трое - сын и две дочери-близняшки. Сыну скоро надо было жениться, у него была девушка - милая Элис с соседнего квартала, дочь банковского служащего. Дочки получали образование, потому что только образованные и умные девушки могли иметь шанс не стать шлюхами, а найти себе достойную пару. Ну и жена - его любимая Маргаритка - учительница в приюте для сирот.  

Обычный до некоторого времени день хальста протекал тихо и мирно - днём бегаешь с бумагами на работе, вечером - отдыхаешь в кругу любящей семьи.

Герман пытался пошевелить пальцами, покачать головой, хотя бы дернуть носом, но ничего не получалось. Он всё больше и больше верил в то, что он по какой-то странной прихоти Единого, в чью церковь ходил в каждое воскресенье, остался в мире, наказанный всё чувствовать. А что с ним станет потом? Он превратится в призрака, одного из тех, которыми Маргаритка пугала детей?

Обладатели голосов что-то тихо обсуждали за чашкой чая или чем покрепче, как хотел Карл. Герман почувствовал, как у него свело желудок от голода - вот уже почти весь день он ничего не ел, живя мыслями о ждущем его дома вкусном ужине. Карл, что с высоким голосом, что-то начал напевать, постукивая в ритм ногой, но ужасно фальшивил, за что был одернут напарником.

- Хэй, это же лучший хит мистрессы Делини!

- У Делини лучший, у тебя худший. Не вой, умоляю.

- Ни черта ты в музыке не понимаешь. Ладно, давай займёмся надоевшим. - Карл отодвинул стул, вставая. Размял пальцы так, что они аж хрустнули. - Это нам грудину ему вскрыть надо, да? Вытащить всю требуху вместе с отказавшим сердечком? Как будто у них есть сердце, у этих налоговых крыс.

Герман похолодел. Те, кому принадлежат голоса - трупорезы. И они тоже считают его мертвым. Мертвым, мертвее тетушки Мэгги, которую похоронили три месяца назад… И теперь будут вскрывать. В голове одновременно пронеслась тысяча панических мыслей. Он снова попробовал пошевелить рукой, но она не отозвалась на его попытки.

Герман вспоминал, что случилось до того, как он вырубился. Он должен был отнести отчет начальству. За отчет он не волновался, ведь написал его еще вчера. Принимал посетителей, носил бумаги в архив, выпил чая… Стоп. А если по подробнее? Чай кто-то оставил у него на конторке. Вкусный, еще горячий травяной сбор. Обычно так делала Маргаритка, когда не заставала мужа на рабочем месте - оставляла бутерброд или термос на конторке и уходила, не дожидаясь. Поэтому ему и в голову не пришло, что бутыль с чаем оставлена кем-то другим. Неужели…

Да, так и есть. Примерно через сорок минут после того, как он выпил чай, его и накрыл этот “приступ”. Видимо, кому-то надо было, чтоб ни у кого не возникло подозрений, что чай - это зелье. Обычное, Крахот побери, алхимическое зелье. И как же теперь дать понять, что он не труп, что его еще рано вскрывать?!

Кто-то щелкнул почти над самым ухом хальста ножницами и вскрыл мешок для трупов, в котором притащили тело. По глазам ударил свет. Он лился из какого-то шара, висящего под потолком - сразу видно, полицейские не поскупились на артефакт для своих врачей. Их еще называли как-то по-мудрёному “патоло-го-ана-том”. Свет резал глаза нестерпимо - Герман же не мог ни отвернуться, ни закрыть веки - тело не отвечало на его желания.

“Неужели они не слышат биения сердца? Или шерсть не дает видеть, как подрагивает тело? Хоть бы пульс пощупали… Или из глаза выкатилась слезинка…” - хальст читал в газете о подобном случае, тогда “труп” смог дать врачам понять, что жив, пустив слезу. Хотя, возможно, это была утка.