Метель

Метель

Старый «ГАЗон» натужно гудел движком, и казалось, вот-вот захлебнётся, выбьется из сил, остановится и завязнет в снежной каше. Сергей привычно переключал рычаг коробки скоростей, помогая машине. Печка дула во всю мощность, не позволяя воздуху в кабине остывать. Щётки монотонно шкрябали задубевшей резиной по стеклу, разгоняя снег, но справлялись слабо, он сыпал быстрее. Лучи фар упёрлись в невидимую стену впереди и толкали ее, раздвигая густую зимнюю темноту.

На пассажирском сиденье дремал старик в обтрёпанном белом тулупе. В руке он сжимал меховую шапку. Его волосы спадали на плечи седыми спутанными лохмами, перетекая во всклокоченную бороду и усы. В ногах стоял поношенный мешок из грубой ткани. На воротнике и валенках ещё не растаяли снежинки, но Сергей не помнил, где и когда подобрал старика. Уже минут десять он думал об этом и не находил ответа.

Видимо, сказывалась усталость, слишком длинным и тяжёлым выдался сегодняшний день. На самом деле, после того как пришёл снег, все дни были нелёгкими. Время будто застыло, а стрелки часов грубо врали. Солнце растворилось в белой мгле. Небо исчезло. Дышалось тяжело. Снегопад душил.

Сергей сосредоточился на дороге. В конце концов, какая разница, где он подобрал старика? Всё не одному в машине трястись. И поговорить можно. Каждый раз, вопреки установленным правилам, возвращаясь из города, он брал пассажира. С односельчанами договаривался заранее, а в их отсутствие попутчика искал на автовокзале. Не давал ему покоя страх однажды заснуть за рулём и попасть в аварию. Особенно страх этот обострялся зимой. А в компании и сон не страшен, и дорога короче.

По-хорошему, сменить бы работу и не мучиться, но зарплата держит. К тому же машина всегда под рукой. Да и привык уже.

«ГАЗон» подпрыгнул на очередном ухабе, и старик проснулся. Задвигался, усаживаясь поудобнее, но глаз не открыл.

— Чего замолчал? Не сплю я, не сплю.

— Говорю же, подарок дочке везу. Ёлочку живую.

— Живую? — старик открыл глаза. — Так ведь срубили её, какая же она живая — мёртвая.

— Скажешь тоже, дед. — Сергей не понял, шутит он или говорит серьёзно.

— Ёлочка живая там. В лесу. Жизненной силой заряжает, а срубленная силу эту из тебя тянет, питается ею, выжить хочет. — Старик повернулся к Сергею. — Метель вот за окном — живая, а впусти ее и дверь закрой, оторви от природы — нет метели. Снег падает, кружится — живой, а в избу занеси его — сырость одна. Почто же ёлочка живая?

Слушать старика было интересно. В его витиеватых рассуждениях о жизни ничего плохого не было, но Сергей был материалистом и верил в то, что можно потрогать, ну или хотя бы увидеть.

— Живая. В-третьих, дед, ёлочка! Живая! В доме оттает, запах пойдёт — милое дело. — В предвкушении он не сдержал блаженной улыбки. В памяти всплыл аромат свежей хвои с лёгким привкусом мандаринов и шоколада, успокаивающий и наполняющий торжественностью. Настоящее волшебство. Наверное, именно его подсознательно он старается подарить дочке каждый год. — И дочка рада будет. Знаешь, какая хохотушка она у меня?

— Не знакомы мы. — ответил старик и, помолчав немного, спросил: — Признал что ли меня?

— А должен?

— Уже неважно. Сказано. Твоя правда. Нельзя гостинцам пропадать. Завершение всего незавершённого. Не в моих силах изменить порядок, созданный Родом.

Многое из сказанного Сергей не понял, но, казалось, уловил главное.

— Дед, ты про Бога? — В божественное мироустройство он не верил, но других не переубеждал. Считал, что в жизни всё проще. Судьба и проведение — это всего лишь плохие или хорошие поступки людей, плохих или хороших. — Так нет его. Бога люди выдумали.

— Ну, может, твоего. И выдумали. — согласился старик. — Не встречались мы.

— Я вот тебя подобрал, дело доброе сделал. Так это не от страха перед невидимым Богом, а от сердца. Помочь хотел.

— Он меня подобрал. Всякое добро оно последствия имеет. Кому во благо, а кому во вред.

— Всё это философия из дурацких книжек.

— Чудной. Вот едешь ты и вроде планы имеешь на завтра. Да что там на завтра, на седмицу, а то и две. Продукты к праздничному застолью купил. — Старик взял мандарин из пакета. Оранжевая корочка подёрнулась инеем, а через мгновение он превратился в снежный комок. — Опять же ёлочку срубил. А серебряный серп Мары уже занесён.

— Это же дочке! — Сергею проделка старика не понравилась. Как ему такое удалось, он даже знать не хотел. Будь это хоть самый невинный фокус. Всё одно. Это для неё. Единственной. — Ты чего делаешь?

Вместо ответа снаружи раздался гулкий протяжный звук. Сергей вздрогнул и быстро переключил коробку передач, понижая скорость. Крепче взялся за баранку. Звук повторился. Только ближе и уже громче.

Сергей бросил взгляд на старика. Тот сидел с закрытыми глазами, погрузившись в дрему, словно ничего не произошло.

— Дед! Слышишь? Звук?

— Метель. Разгулялась.

Звук повторился ближе. Сергей был уверен, что слышал его раньше, но сейчас не мог вспомнить где.

— Дед, ты глухой? Какая метель? — Он мотнул головой, отгоняя вдруг навалившуюся усталость. Провел ладонью по затянутому шершавой изморозью стеклу в двери, растер лицо. — Что-то в сон меня клонит. Ног не чувствую. Ты как?

— Механизма твоя бездушная всё-таки не выдержала, — довольным голосом произнёс старик. — Не греет!

Температура в кабине падала.

Сергей странной радости старика не понял, но согласился:

— Похоже, накрылась печка.

Словно подтверждая, она отозвалась резким металлическим скрежетом.

— Теперь точно.

— Замерзнешь, — закончил за него фразу старик.

— Чего? — Сергей подумал, что ослышался, и повернулся. В слабом зелёном свете приборной панели лицо старика показалось ему неживым. Он вздрогнул. Пригляделся. На него смотрела снежная статуя.

— Серёга! — произнесла она неподвижным ртом и рассыпалась на тысячи снежинок. — Серёга! — повторилось уже в холодной темноте. — Серёга! — Кто-то звал, пытаясь перекричать вой ледяного ветра. Сергей заподозрил, что из-за переутомления стал различать в нём слова. Прислушался к далёкому голосу и звукам. Они усиливались. Нарастали, отзываясь в ногах короткими вспышками боли. Тишина лопнула, будто воздушный шарик. Вокруг завыло и засвистело. Сергей попытался открыть глаза, но они едва разлепились.