Мир для Мирры

1. Мирра

-Юлаа! Юлааа, проклятая тварь!- пьяный скрипучий голос отца будит малышню, спящую в кладовке. Мама еле плетется на зов, прикрывая ветхую дверь.

Маленькая Уля трёт кулачком свои заспанные глазки, похожая на взъерошенного воробышка. Она, я и Айя лежим вместе, в страхе прижимаясь друг к другу на старенькой шубе из когда-то бывшей кремово-белой овчины. Рядом слышен шепот:" Тихо, девочки"- это старшая, Ева. Ей 16, она спит рядом, на самодельной кровати из досок и паллет, что удалось натаскать с мусорок, которых в наших трущобах больше, чем чего бы то ни было. Впрочем, трущобы и есть- одна огромная свалка. С несчастными обитателями, что от рождения до самой смерти вынуждены прозябать в грязи и смраде гниющих отходов, что свозятся сюда из других районов и из самого Сити.

- Дура!- слышится визг отца- Нарожала мне кучу девчонок! Идиотка! Пацанов я бы хоть в солдаты, сейчас бы жили нормально! А с девок какой толк?!

Толк?!

Какой толк, папочка!? А разве не худенькая как тростинка Ева встаёт перед рассветом, чтобы идти на завод, работая там до изнеможения, до кровавых мозолей, чтобы ты мог в день получки отобрать те небольшие гроши, что она заработала, чтобы спустить их на дешёвый аналог синтетического заменителя реальности, " Рай", на котором сидят чуть ли не все обитатели наших трущоб. Но большей частью платят едой, которую , если матери не удалось спрятать, отец меняет на дозу.

Или мы с Улей и Айей, что выпрашиваем милостыню на улицах, не гнушаясь и воровства. О, конечно, я записываю, что, когда и сколько мы украли и у кого, клятвенно обещая вернуть все, как вырасту и смогу работать. Правда, даже в своем юном возрасте я понимаю, что это- просто попытка уйти от жестокой реальности, спрятаться в мире грёз, где у моего будущего есть положительный исход. Где у меня вообще есть это самое будущее. И, всё же, моем тощем засаленном дневничке , который я прячу за сломанной доской пола, записи вроде "рыжеволосая женщина , одетая в дорогой шелк. Украли часы", " высокий мужчина с секретарем, на дорогой машине- кожаные перчатки" . Из всей семьи одна я умею читать - меня отдавали в услужение одной старой даме из второго района, она была школьным учителем. Во втором районе, в отличие от наших трущоб , есть школы. Дети там не работают сызмальства. Вот она-то и научила меня читать и писать, а когда она умерла, одна глупая маленькая девочка, вернувшись домой, решила прочесть отцу книгу, что привезла с собой....Тот, взбесившись, избил ее так, что она пару дней не могла встать. А книги выкинул, сказав, что нечего считать себя выше всех, и все равно в нашем квартале не ей светит ничего, кроме ремесла воровки или проститутки). Правда, сейчас таких записей нет, ведь я больше не работаю в богатых кварталах- их всё больше закрывают для обитателей трущоб. Трущобы- это клеймо. На всю жизнь.

Мы слышим возню, сопение отца и тихий плач мамы, перемежаемый её увещеваниями. Наконец, отец довольно кряхит, а после раздается храп- маме удалось его успокоить. Я тихо начинаю рассказывать одну из своих историй- девочки ложатся спать.

На следующий день я и Уля, хромающая на смешной деревянной ноге, приделанной так, что свою приходится больно привязывать , поднимая кверху и маскируя полами длинной рваной кофты, выходим на промысел. Вдали раздается взрыв смеха, в котором я угадываю голос Дерека- главаря местной шайки мальчишек. Они отнимут всю ту нехитрую добычу, что нам удалось заиметь с приехавших в наш район в поисках слуг среди подростков или красивых молодых юношей и девушек богатеев. Отнимут и побьют. Если же добычу удастся быстро спрятать, то просто побьют. В последнее время промысел стал всё сложнее - поток жителей других районов заметно сократился, а скоро, если верить слухам, наше гетто полностью изолируют от остального мира. На то есть две причины. Первая- считается, что всех более-менее нормальных жителей уже разобрали в услужение, а вторая причина проистекает из первой- опасность оставшихся превышает вероятную пользу от поиска.

Мы с Улей бежим, плутая в извилистых грязных закоулках- я родилась здесь, провела большую часть жизни, но даже мне не знакомы они. Взрослые шутят, что формой и расположением трущобы похожи еа гигантскую толстую кишку Главного города, центра, где живёт знать.

Наконец, у мостовой, которая так называется только потому, что здесь проходит сток канализации, куда стекается вся грязь и нечистоты с верхних районов, мы останавливаемся отдышаться, испуганно прислушиваясь, не гонится ли кто вслед. На улице тихо. Мы идём на одну из площадей в центре, куда Дереку и его банде вход воспрещён- если его поймает Патруль, после того, как он пытался пересечь границу между нашим и соседним районами, то его отправят на прииски или даже нейтрализуют.

На обшарпанной площади куча народа- калеки, настоящие и фальшивые как Уля, матери со странно спящими беспробудным сном детьми, старьевщики, что разжились скарбом из мертвой зоны наверху, за пределами убежища, скупив его подешевке у диггеров. Несмотря на то, что официально вещи оттуда до сих пор под запретом из-за их вероятной токсичности и опасности для жизни, на это с годами никто уже не обращает внимания. . Мимо пролетают грязные рваные листовки с рекламой дорогих заведений, где, по слухам, продают самые настоящие фрукты и даже мороженое ( Миссис Томассон, учительница у которой я была в услужении, рассказывала мне об этом десерте, и даже обещала угостить им однажды- в их районе жизнь была многим лучше нашей. Да с питанием проблем не было. Несколько военных складов и убежищ на их территории могли обеспечить их консервами и водой на десятки, если не сотни, лет вперёд).

Я чувствую на себе чей-то взгляд, но, оборачиваясь, вижу, что до меня никому нет дела- людской поток движется хаотично, все заняты лишь своими насущными проблемами. Уля делает шаг назад- и с размаху налетает на тележку старьевщика. Товары падают вокруг, разлетаясь на тысячи мелких осколков. Старик-старьевщик хватает Улю, держа ее за шкирку, как котенка: