Миры и Судьбы - 2

Часть первая. Как воспитать интроверта. Глава первая

... Кто сказал, что горе наваливается, как лавина? Одномоментно накрывая с головой, заполняя ужасом и страданием каждую клеточку, давя и пригибая, убивая все живое, уничтожая само желание жить?

Лавина не бывает статичной, она в вечном движении. Заполонив и уничтожив все на своем пути, оставляя после себя, пусть исковерканную, пусть неживую, но уже освобожденную, готовую со временем возродиться и дать ростки новой жизни, землю (душу), устремится вдаль ...

Наверное, те, кому дано пережить такой шквал и взрыв, все же счастливее тех, кто заледенел в сугробе, ежедневно, ежечасно, ежеминутно обновляемом и наметаемом тихой позёмкой боли ...

Прошло уже больше полугода со дня похорон Гришеньки, и хотя Анна изо всех сил старалась держать себя в руках, удавалось ей это не всегда. Если, находясь "на людях", она еще кое-как справлялась со своим отчаянием, то приходя домой, оказавшись за наглухо закрытой дверью, отпускала свое горе на свободу.

И оно глумилось и куражилось над женщиной, заставляя ее не плакать, нет, выть, как смертельно раненный зверь, биться головой о стены и мебель, а потом, устав, мычать что-то нечленораздельное, монотонно раскачиваясь на стуле, прижав к груди любимую игрушку сына, не видя и не слыша ничего вокруг, не желая выбираться из ставшего уже привычным, сугроба отчаяния и боли. Отталкивая руки, протянутые к ней, чтобы хоть как то помочь ... и чем больше проходило времени, тем глубже Анна погружалась в пучину отчаяния.

Толику очень скоро надоела мрачная атмосфера в доме. Надоела ежедневная жареная картошка, плохо выстиранное белье, недостаточно протопленный дом. Надоела угрюмая жена и ее вечно молчащая дочь, а потому он все чаще и чаще стал после работы уезжать к матери или брату на хутор, где ему всегда были рады, где ловкая Матрена умела и приготовить, как надо, и подлить в рюмку, сколько хочешь, и подсыпать соли на больное - уже, когда хотелось ей.

Очень скоро ее излюбленной забавой стал вселенский плачь по умершему внуку и огульное обвинение Анны в смерти мальчика. Тогда Толик, набычившись и выпучив налитые водкой глаза, мчал домой ...

Уже не один раз, пришедшая вечером из школы Регина, замечала синяки на теле и лице матери. Ответа на вопрос: что это? ей знать не полагалось, не думала и не собиралась Анна обсуждать с дочерью свои проблемы. Да, честно говоря, ей были безразличны побои мужа, в тот момент даже смерть от руки пьяного урода она приняла бы с благодарностью.

Девочка старалась не слишком надоедать матери, взяв на себя львиную долю домашней работы, не приставать ни с вопросами, ни с ненужным сочувствием ...

Когда тварь не наказывается, за творимые ею мерзости, она становится самоуверенной, считая, что и это, и это, и вот это тоже, обязательно сойдет с рук, как было уже не раз до этого.

Анна молча стерпит побои и никому ничего не расскажет, а девчонка ... да кто ей поверит, вздумай она кому-то что-то рассказать? Кто на нее обратит внимание?

Последний урок в школе отменили, и Регина вернулась домой раньше положенного времени.

Еще в коридоре по ноздрям шибанул запах пригорающей картошки, а из комнаты доносились всхлипы, кряхтение и какой-то треск.

Девочка застыла на пороге, увидев, что Толик сидит верхом на уткнувшейся в подушку жене и монотонно бьет ножом в подушку, все ближе и ближе у головы Анны, словно примеряясь перед последним, решительным, ударом. Словно взвинчивая и подбадривая себя.

Никто не заметил вошедшую девочку.

Всего несколько секунд понадобилось на осмысление увиденного и принятие решения.

Уронив на пол портфель, Регина бросилась к печке, ухватила чугунную сковороду с уже во всю горящей картошкой, и, что было сил, огрела по голове отчима.

Толик взвизгнул, всхлипнул, закатил глаза, начал заваливаться на бок и сполз на пол, потеряв сознание.

Анна так и осталась лежать ничком в кровати.

- Маам ... , - позвала девочка : - Мама, ты как?

Анна села, увидела мужа, обсыпанного кусками пригоревшей картошки, валяющуюся рядом сковороду, подняла глаза на дочь:
- Убила ты его, что ли?
- Не знаю ...

Регина взяла веник и совок, смела картошку и выбросила в ящик для угля, подняла сковороду, поставила ее на край плиты, убрала с кровати растерзанную подушку и положила другую, накинула одеяло на плечи Анне:

- Ложись, мама, я к колонке за водой схожу.

Минут через пять Регина вернулась в дом, еще постояла несколько секунд, глядя на тушку отчима, вздохнула и окатила его ледяной водой.

Толик замычал и с трудом сел. Ощупал рукой голову с начавшей набирать форму, вес и цвет здоровенной шишкой. Потом постарался сфокусировать взгляд на падчерице:

- Ты что, совсем сдурела?! Мы ж с матерью просто так ... ну типа шутя ...

- Еще раз так "пошутишь" и я тебя убью ...

- Посадят дуру! - припугнул Толик.

Регина улыбнулась, совсем краешком губ, совсем незаметно ... наверное, так улыбалась бы, если бы могла, греющаяся на теплом камне эфа, не собирающаяся нападать немедленно, но всем своим видом предупреждающая: лучше обойти, не трогать:

- Не посадят, у нас до четырнадцати лет не сажают, у меня еще полгода в запасе есть. Постараюсь успеть.

Толик от неожиданности приоткрыл рот - это ж надо! разговорилась молчунья:

- Умная сильно?

- Да уж не тупее тебя.

Анна встала с постели, взяла в руки корзинку для овощей, и, словно ставя точку в разговоре мужа и дочери, сказала, обращаясь вначале к Регине:

- Подбрось угля в печь. Я в сарай за картошкой схожу. Надо ужин готовить.

И мужу:

- Вставай, хватит на полу валяться. Еще раз руку поднимешь, помогу Регинке тебя закопать.

- Вот дуры бешеные, шуток не понимают, - бубнил себе под нос Толик, стоя на карачках на полу и пытаясь подняться ...