Мишка, Зайка и Кузнечик

Мишка, Зайка и Кузнечик

Что-то всё-таки есть в кукольных представлениях. И если не в ветхих куклах, что скачут вдоль крохотной сцены и то и дело запрокидывают головы, выпучив крупные и пожелтевшие от времени глаза, то в детских взорах, устремленных на окно в боковой стенке старого и просевшего фургона. Окно, что ведет в другой мир. Мир крохотных существ, руководимых кем-то невидимым на время представления, - демиургом, что спрятался под сценой и выкрикивает на разные голоса, изредка покашливая. Дети не видят, или скорее видят что-то иное, недоступное взрослым, что стоят недалеко от своих чад. Детям всегда доступно чуть больше, чем их родителям, что глядят отрешенно на этот фургон или на старую лошадь кукольника, что пасется неподалеку, отмахиваясь хвостом от гнуса. Им бы хоть толику той свободы взора, что доступна детям, тогда и они бы узрели эту борьбу, что разворачивалась на сцене.

Я прошел между рядами простолюдинов, стараясь не коснуться их не из чувства брезгливости перед их вонючими одеждами, а только ради того, чтобы не прервать их ленивое забытье, полное унылой отрешённости. Со стороны дети бедняков казались загипнотизированными: они лежали на земле, наплевав на грязь, некоторые сидели в обнимку, точно боялись, что хорошо знакомая история тряпочных кукол вдруг пойдёт по иному пути. Из открытых ртов детей доносились вздохи каждый раз, когда говорила кукла, одетая в черное. Нет, то были две куклы слитые в одну, дабы кукловод мог одной рукой управлять сразу двумя злодеями: двумя тощими фигурами, запечатленных в абсолютно идиотской позе, будто бы они стояли в обнимку, в темных одеждах и волчьих масках. По некой гармонии представления или в дань минувшим событиям, двум злодеям противостояли сразу три куклы, также сшитые воедино: черноглазый и некогда белый, а теперь грязно-серый заяц сплелся руками с чем-то тощим и зелёным, похожим на молодой побег дикого растения. Позади этих двоих стоял медведь, держа лапы на плечах обоих. В какой-то момент все пять фигур слились в диком танце, бросаясь из одного угла сцена в другой. То пропадая внизу, то вновь возникая, чтобы пропасть опять и поменяться местами. Борьба длилась пока кто-то из благодарных зрителей не заплакал. Тогда фигуры исчезли в последний раз. Демиург прорычал из своего укрытия, и под счастливые крики на сцене вновь появилась троица героев. Заяц и зеленое существо раскрыли руки в стороны, готовые объять всех присутствующих, и дети завершили представление вместе с невидимым кукловодом:

Мишка, Зайка и Кузнечик

От волков спасли овечек!

Чтобы сгинул черный зверь

Мы покрепче ставим дверь!

Ну а если, тьмой укрытый,

Спрячется он за корытом…

Тут я ожидал услышать давно знакомые строки, что въедались в память из-за ужаса с ними связанного, но дети закончили стишок так:

Мы найдем и плюнем в ухо -

Так прогоним злого духа!

Я даже испытал некоторое облегчение от этого простодушного конца. Плюнем в ухо? Конечно, детям не стоило знать, что на самом деле случилось с теми двумя волками. Для такого финала они слишком чувствительны. Не стоит посвящать их в муки смерти так рано. Жизнь бедняка и без того полна лишений, тоски и болезней. Пусть верят в этот плевок, что может прогнать злого духа. Но на самом деле для этого понадобиться куда больше сил и жертв.

Представление закончилось. Дети побежали к сцене дабы прикоснуться к кумирам. Троица героев кланялась и протягивала тканевые лапки ровно настолько, чтобы дети могли коснуться их кончиками пальцев. Блестящие от радости глаза пожирали героев, пока рядом не возникали черные тени родителей, чтобы увести детей подальше от окна в этот сказочный мир, где злой дух изгоняется ударом в ухо. Когда у сцены остались только беспризорники, куклы пропали, из-под сцены появился старик, появление которого остатки веселой толпы встретили неодобрительным гулом, точно он имел отношение только к пропаже любимцев, а не ко всему представлению целиком. Старик закрыл окно, чем разорвал связь сказки с реальным миром, и смех больше не разливался по округе.

Мгновение спустя открылась задняя дверца фургона. Старик как-то неуклюже спрыгнул на мокрую от недавнего дождя землю. Его чуть повело в сторону, правая нога покатилась по грязи, и он неловко подтянул её, держась одной рукой за дверцу фургона. К нему подошли несколько простолюдинов из родителей, они вручили ему какие-то съестные плоды, высохшие и бесцветные, но старик принял их с радостью. Видимо, такие вот благодарности и составляли весь его рацион. Он перекинулся парой фраз с людьми и те двинулись обратно в сторону лачуг, таких же безликих и обречённых, как и их обитатели.

Кукольное представление разворачивалось на некогда оживлённой, а ныне опустошённой временем и нищетой, рыночной площади. Купеческие лавки давно растаскали местные жители на деревянные заплаты для своих убежишь. Раньше фургон кукольника выглядел бы совсем нелепо на фоне яркого празднества торговли, но теперь он больше походил на плохую шутку, сказанную на похоронах.

Старик направился за лошадью. Я подождал, когда последние зеваки разбрелись по серым и смердящим закоулкам, и направился за ним.

- Я уже уезжаю, - сказал он, когда я приблизился.

- Простите?

- Уезжаю, говорю.

- Я вижу, - сказал я, - не знаю, зачем вы решили мне это сообщить.

Старик смерил меня взглядом.

- Ты выглядишь точно, как те чиновники, что пытаются содрать с меня несколько золотых за выступление на их улицах.

Мне пришлось осмотреть свою одежду: я не мог поверить, что мой добротный камзол темного изумруда хоть как-то походит на одежду мелкого чинуши. Убедившись в безукоризненности наряда, я списал слова старика на его необразованность или, точнее сказать, деградацию в виду нынешнего образа жизни.

- Вы меня с кем-то спутали, - сказал я, - я не собираюсь взымать с вас плату. Совсем наоборот, я бы хотел обсудить с вами одно дело, в котором вы можете мне помочь.