Мне что? Я ангелов видел!

Мне что? Я ангелов видел!

– Кого ты видел, Гриша?

Я смотрю на товарища, не отрывая взгляда. Макс, за спиной у Гриши выразительно хлопает себя по горлу и крутит хаотично раскрытой ладонью у виска. Расслабленные пальцы, как щупальца медузы, парящей в океане. Тень от руки загадочным и пугающим темным кракеном проступает на стене.

Я осторожно повожу носом. Застоявшийся воздух в квартире на третьем этаже пахнет домашней пылью, обувным кремом, лапшой быстрого приготовления. А еще … пустотой. И, совсем чуть, – парами алкоголя. Гриша далек от идеалов трезвости, как кочевник-бедуин от моря Лаптевых. Но нынче он даже не навеселе. Впрочем, сказать точно, как дела обстояли накануне, нельзя. Кто знает…

Друг поднимает глаза. В них полощется синева неба. Произносит раздельно, по слогам, словно учитель невнимательным детям повторяет новое, трудное слово.

– Я… Видел… Ангелов…

– Сколько их было, Гиш? – в голосе Макса нескрываемый сарказм. И, сокращенное прозвище, с детства прилепившееся к Григорию. Со времен, когда дети еще читали книжки. Мы, помнится, одновременно открыли для себя «трех мушкетеров», а позже, и другие романы Дюма. Я уже не помню, что послужило поводом для секвестирования имени, и кого мы имели ввиду, называя друга на французский манер, с легким рязанским акцентом. Возможно, герцога Гиза. А может и друга сына Атоса. Если я ничего не путаю.

– Двое, – уверенно, будто речь идет о простейшей арифметике, тут же откликается хозяин холостяцкой берлоги.

– А как же сонмы ангелов на кончике иглы?

Макс не унимается. Гришка поворачивается всем телом к нему. Я делаю страшное лицо, незаметно от Гриши. Максим позвонил мне, заподозрив неладное. Собственно, он уже собирался вести нашего общего приятеля к наркологу. Что там греха таить, Викентьича, местного кудесника слова, торпеды и капельницы, мы знали не понаслышке, сопровождая к нему то одного, то другого знакомца. Гришу, – трижды. Но сегодня… Сегодня все было иначе. Взгляд невольно скользнул к локтевым сгибам предполагаемого безумца. Нееееет, никакой Гришка не наркоман!

– Ты про что?

Ясно, в средневековой схоластике Гриша не силен. Да какого черта, он вообще не религиозен! Я не могу припомнить, чтобы в разговорах, хоть краешком, всплывала тема.

– Я про армию архистратига Михаила. Или…, – продолжает блистать абсолютно неуместной сию минуту эрудицией Максим.

– Отвянь, – вяло отмахивается Григорий.

– Гриш… Ну, расскажи подробнее…

– Что?

– Как ты их видел? Где? Когда?

Я пытаюсь прояснить ситуацию, задавая наводящие вопросы. Авось, все получит простое и ясное объяснение.

– Прям в сияющих хитонах, да? Не ослеп?

– Макс, ты не помогаешь, – с нажимом откликаюсь я, видя мимолетную растерянность, промелькнувшую по Гришкиной физиономии.

– Нет, не в хитонах. Они в белых рубашках были. Обыкновенных белых рубашках. И, кажется, белых же брюках. Стояли за окном. Про сияние не помню. Вроде бы, что-то такое… Как от свечек, скорее… Вроде как свет, а вроде марево… Да и сияй они… Не ослеп бы я… Глаза-то закрыты были.

Гриша пытается отвечать нам обоим одновременно. Это хорошо. Хорошо, что контакт есть! Плохо, что внятного в его описании мало.

Реплики озвучиваем одновременно, как скверно сыгранные актеры на премьере спектакля

– Так ты с закрытыми глазами их видел? – резко и отрывисто, Макс.

– Гиш, третий этаж же… Как они могли «стоять за окном»? – мягко вопрошаю я.

И вновь промелькнувшая по лицу тень сомнения развеивается. Рот товарища расплывается в знакомой, слегка простоватой, улыбке.

– Ребят… Ну вы что думали, я вот прям так… глазами их видел?

У Макса отпадает челюсть. Я тоже слегка обескуражен. Он что, разыграл нас? Использовал как предлог, как повод увидеться с изрядно отдалившимися друзьями, фантастическую выдумку?

Мы переглядываемся с Максимом.

– А чем, Гриша? Чем ты их … видел?

– Не знаю, как объяснить… А, пойдемте на кухню, ребят?

И то верно. В гостиной шаром покати. Один продавленный диван. Из прочей мебели – окно со шторами. Даже присесть негде. На уговоры забрать у нас хоть что-то из обстановки, с целью обогащения интерьера, ответ всегда один. «Все, что нужно, у меня есть!» И ведь искренен! Не врет!

Гиш, как только повзрослел настолько, что освободился от родительской опеки, выбрал «рассеянный» образ жизни. Но не до такой степени. Да, он то работал, то пребывал в праздности… Сочинял стихи, пел песни под гитару, перекладывая рифмы на мелодию. Иной раз получалось. Чаще – нет. Да, регулярно занимал деньги. Почти всегда возвращал. Да, девушек любил до беспамятства. Завоевывая очередную, через пару недель терял к ней интерес, отправляясь на новую охоту. Мебель из квартиры исчезла лет пять назад. В то лето нашла коса на камень. Не буквально, конечно. Стрела Амура пронзила сердце нашего товарища, столь долго и успешно скрывающегося от пухлощекого садиста, внезапно и беспощадно. Свадьбы не было. На очередной вечеринке Григорий и Алена объявили собравшимся, что пара. И зажили вместе. Но недолго. Алена всеми силами женской натуры честно пыталась приспособиться к свободолюбивым нравам барда и поэта в душе. Однако, женщина не может не пытаться приучить котенка к лотку. Гиш любил Алену. А лоток не любил. После череды бурных, как южные шторма, выяснения отношений, пара распалась, не просуществовав и года. Сердце повесы и романтика многоэтажек оказалось разбито. Алена сошлась с другим парнем. Перспективным. Обходительным. Красивым. Вполне приручаемым. А после… После… После Алена заболела. Серьезно. Так серьезно, что вскоре оказалась одна. Мама ее жила далеко, друзья оказались не столь и дружны… Молодой человек истаял, как сугроб в мегаполисе, побежавший мутными грязными ручейками на свободу… Надеялись, что поможет операция. Платная. Гришка, узнав о беде, продал все, что у него было. Занял денег у нас. И отнес Алене. Я видел их лишь мельком. Высокая, исхудавшая до невозможности, и настолько же подурневшая женщина, и мой друг, видящий перед собой еще ту, полную жизни и задорного очарования, девушку. Операция не помогла. Алены не стало. На прощание Гиш пришел в строгом черном костюме, с тех пор так сиротливо и висящем на вогнанном в стену гвозде, в упаковке из полиэтилена. Мне думается, костюм он оставил, как память. Как символ. Гришка покатился по наклонной, утратив интерес к обыденности.