I. Речной закон
Сотр отлично помнил апрельский день, когда его старший брат Микув заявил, что уходит на Лысый остров. Тогда вся семья — мать Урнэ и отец Кучам, проживший четырнадцать зим Сотр и брат, родившийся двумя снегостоями раньше него, - сидели в доме, ужиная тайменем.
-Сегодня ночью я уйду к Многоликому, - объявил Микув.
Мать всхлипнула и закрыла себе рот руками. Отец отодвинул в сторону берестяную тарелку и, хмуро поглядев некоторое время на старшего сына, охрипшим голосом спросил:
-Когда ты услышал зов?
-Сложно сказать, - немного подумав, ответил Микув. -Я уже давно начал замечать, что начинаю видеть работу богов. А сегодня днем, когда я пошел в лес за дровами, Урманный старик так громко поздоровался со мной, что с окрестных деревьев остатки липкого снега слетели.
Сотр мог примерно понять, о чем говорит его брат. Всем лесным жителям было известно, что способность камлать — то есть общаться с богами, - передается не по праву рода, а достается спонтанно. Кто-то говорил, что сам Нуми-Торум выбирает тех, кто будет понимать его самого и его родню, в то время как другие утверждали, что этим мелким для Верховного делом занимается его брат Мир-Суснэ-хум, кующий души в Мировой кузнице. Однако все сходились во мнении, что когда ты начинаешь в пении птиц слышать человеческую речь, а в россыпи листьев видеть будущее — тебе пора собираться и уходить на Лысый остров, что макушкой торчит посреди Холат нюр, мертвого болота.
Там, на куске неверной почвы, что высилась посреди тухлой воды, жил Многоликий шаман, считавшийся проводником между богами и людьми, начавшими слышать обрывки их разговоров. Он помогал своим новым соратникам понять, чего от них хотят боги и направлял туда, где новоиспеченные шаманы пособляли им в поддержании мироздания. Кого-то посылал в далекие урманы злобных кулей таежных увещевать, к людям не подпуская; кого-то - на заросший уремой берег ледяного Песера следить, чтобы Луи-вот-ойка не увел всю рыбу к себе в Полуночное море, засасывая реку через устье; ну а в редких случаях снаряжал новоиспеченных шаманов в какой-нибудь гибнущий от неудовольствия родни Нуми-Торума павыл, подсказывать жителям, как себя правильно вести, погибель на себя не навлекая.
Сам же Многоликий почитался в Сайрыне как полубог. Ведь он не только в сохранении творения Верховного участие принимал, но и более незначительных, по сравнению с этим великим делом, забот не чурался. И вытяжкой из кедра с кусочком желтого металла новорожденных кормил, помогая им душу обретать; и с умершими мог говорить, радуя родственников общением с близким. Поэтому каждый визит одетой в волчью шкуру фигуры с огромной маской из лиственницы на всю голову, на лице, затылке и по бокам которой были изображены личины, воспринимался как праздник, а семьи тех, кто ушел к нему на Лысый остров, поздравляли и вручали подарки.
Микув наскоро собрался, мягко, но настойчиво отстраняясь от стремившейся заключить его в крепкие объятия рыдающей матери, пожал руку отцу, потрепал брата по голове и ушел в ночь.
И потянулась жизнь размеренно, как речной плес. Соседи не изменили давней традиции, одарив семью Сотра подарками: старая Евья, известная своими руками, которые шила достойные древних сыпырцев одежды, подарила главе семейства лузан, а его супруге ягу из перьев гагарьих шеек; ловкий Кантыха, что славился уменьем зверя даже среди густого сосняка в глаз бить, принес чучело рыси, что на дом удачу привлекала; удачливый Нярох сплел сети для ловли рыбы из тончайших веток лиственничного менква, стоящего омертвевшим деревом после лесного пожара. Казалось бы, живи и наслаждайся жизнью, что, собственно, и делал Сотр, немного завидуя брату, ткавшему, где-то в спрятанных от человеческих ног месте кружево Срединного мира, как Евья юбки из волчьих шкур. Он собирал грибы да ягоды в удобном лузане, вылавливал богатую добычу из студеного Тагта с помощью сетей из сгоревшего менква, горделиво выпирал грудь при виде девчонок, начинавших перешептываться с друг другом, едва завидев брата ушедшего к Многоликому. Но было кое-что, отравлявшее его радость.
-Верни его, верни, - заклинала на Божьей поляне деревянную статую Нуми-Торума мать Сотра.
Ее старший сын покинул павыл всего полгода назад, но внешне она постарела на десяток зим, как будто бы жила в своем мире, где время бежало во множество раз быстрее.
-Неужто не обойтись без него? Неужели нет никого, кто лучше справится? Ты скажи, что принести тебе, я принесу. Но только верни Микува, верни…
В ту ночь Сотр стоял в тени разлапистой ели и недоумевающе смотрел на мать. Когда освещавшая единственную комнату избы свеча потухла, он не уснул, как это обычно бывало после целого дня, проведенного на реке. Была этому весомая причина — расцветшая к своей шестнадцатой зиме Энтель, которую он увидел на берегу пока собирал сети, куда девушка пришла набрать воды. Думая о чернокосой красавице, Сотр пролежал в углу за медленно остывающим чувалом на подстилке из оленьих шкур целых два шага бледного Этпос-ойки по звездной кузнице Мир-Суснэ-хума, когда услышал, как пол тихо скрипнул под легкой ногой — он безошибочно узнал поступь матери.
Поначалу Сотр не обратил на это особого внимания, решив, что та собралась в отхожее место. Но затем, увидев, как Урнэ накидывает на плечи малицу и натягивает на ноги утепленные лисицей кожаные поршни, понял, что мать собралась в намного более дальний путь, чем на задний двор дома. Когда мягко захлопнулась входная дверь, он подскочил к затянутому рыбьим пузырем небольшому оконцу и, сквозь искажавшую изображение поверхность, увидел, как мутный силуэт, освещенный лунным светом, разматывает лиственничную сеть для ловли рыбы, повешенную для просушки Сотром на вешала.
«Она что, рыбу решила в ночи половить?» - мысль заставила Сотра поперхнуться от нервного смешка.
Оглянувшись на отца, который спал так же крепко, как и прежде, юный вогул скользнул на улицу, бодрящую стылым октябрьским воздухом. К его удивлению, мать направилась не к начинавшему по утрам стягиваться льдом у берегов Тагту, а по натоптанной тропе, ведущей через косматый лес к Божьей поляне. Когда Сотр понял, куда идет Урнэ, его охватили недобрые предчувствия.