Моб

Пролог

Перестук колёс в метро только для приезжих кажется слишком громким. Тот, кто родился и жил достаточное время в Москве способен думать о своём, читать или даже уснуть, чтобы открыть глаза за несколько секунд до нужной остановки и как ни в чём ни бывало выйти.
Народу в столице много. Всякого. Разного. И неуловимо похожего. Сколько он их видел? Десятки тысяч? Сотни? Миллионы? Неизвестное множество лиц, сливающихся в одно. Ещё больше глаз, смотрящих с равнодушием.
Раньше большинство людей ездило на метро. Эта транспортная артерия, бившаяся в ритме мегаполиса, была практически единственной и безальтернативной, если хочешь добраться куда-то вовремя, а не опоздать, растратив драгоценное время в пробках. Но это в прошлом. Множество лёгких веток скоростного трамвая и воздушные монорельсы проблему транспортного коллапса всё же решили. И самый красивый в мире московский метрополитен разгрузился, стал старомоден. Устарел. Не настолько чтобы им перестали пользоваться совсем, но и не настолько, чтобы он стал неактуален. Множество людей, особенно тех, кто постарше, выбирали этот вид подземного транспорта. Пусть он не самый быстрый, но зато совершенно точно остался достопримечательностью cтарой Москвы, старых времён, пропитанных романтикой другого времени, времени человеческих свершений, времени единства многонациональной страны, времени революции.

Сегодня и железнодорожный состав оказался одним из «старичков». В вагоне было душновато. А может это только субъективные ощущения одного отдельно взятого пассажира. Потому что люди, находящиеся вокруг, дискомфорта казалось, не испытывали. Но он сидел, словно проглотив палку. Ровно. Прямо. Покрытый бисеринками холодной испарины.
Ещё одна особенность, а может и традиция - в метро никто, ни на кого не смотрит. Максимум скользнут мимоходом взглядом. Но вроде бы и не на тебя смотрят, а как бы сквозь или мимо. Потому он не слишком комплексовал по поводу покрывшегося испариной лица, и принял лекарство, также ни на кого не обращая внимания. Тупая, не отпускающая, сильная боль терзала грудь. Было трудно дышать. Отвратительная слабость захватила всё тело мужчины, отдаваясь тремором конечностей. Сердечный приступ как он есть и будь он неладен.
Было страшно... Страх был безотчётным, мешал успокоиться и думать. Паническая мысль, что похоже вот и смерть за ним пожаловала, липкими, ледяными, навязчивыми ручёнками пока еще едва касалась разума. Краем сознания мужчина осознавал, что вокруг достаточно людей, но от этого было неприятно. Умереть среди этих одноразовых, незнакомых попутчиков совсем не было желания. Возможно они и не подумают оказать помощь. Подумаешь, очередной пьяный или наркоман. Такой неблагонадёжной публики в столице всегда было немало, сколько он себя помнил.

Ему нужно домой. Полежать. Отдохнуть. И всё будет хорошо. Это была даже не мысль, а скорей некое желание. Так он и поступил. Несясь в вагоне через тёмный тоннель, созерцая в окно рёбра тюбингов, добрался до своей остановки и поднялся на эскалаторе на поверхность.
На большой город опустился глубокий вечер. Осень уже вступила в свои права. Но не та золотая, которую подспудно ждёшь, как облегчение от летней жары. Нет. Такая встречается нечасто, и по большей части у писателей романтиков или в стихах. В реальности царил промозглый октябрьский вечер. С бессистемными порывами ветра, гоняющим фантики, какие-то обрывки бумаги и полиэтиленовые пакеты. Из низких туч нудно моросил мелкий дождь. Искать и раскрывать зонт не стал, а поднял воротник пальто и поглубже натянул шляпу, чтобы её не унесло ветром. Подышав немного прохладным воздухом и почувствовав себя лучше, не спеша отправился домой. Одинокая мужская фигура неторопливо брела по серому асфальту между серых же домов. Идти недалеко. Всего минут пятнадцать бодрым шагом. Через стадион и сквер.

Однако, в этот раз шагалось дольше. Да, какое там «шагалось»... Он не шёл, а скорей тащил своё тело на непослушных ходулях, под незатихающим мелким дождём, который не переставал, но и никак не мог набрать силу. Скверик, бывший летом зелёным и аккуратным, в октябре лишился своей сочной зелени. Тополя были отпилены примерно на уровне третьего-четвёртого этажа. Деревья тянули свои руки-ветви в низкие серые небеса, словно моля высшие силы наслать кару на того дендросадиста, который такое с ними сотворил.
Вот уже виден его пятиэтажный дом из белого силикатного кирпича. Пятьдесят шестого года, постройки прошлого века, уже прошло больше семидесяти лет. Кирпич успел утратить свой белый цвет и стал серым. Кодовый замок на входе в подъезд открылся не сразу. Одна из кнопок постоянно залипала, а магнитный ключ он всё никак не мог себе заказать из-за недостатка времени в водовороте каждодневной суеты. Наконец электронный замок противно запищал и отпер дверь, пропуская жильца внутрь.
Лифт в «хрущёвках» изначально не был предусмотрен, да и подняться на четвёртый этаж пятиэтажного дома не так уж сложно. В обычном состоянии не сложно, а сейчас ему нездоровилось. Превозмогая боль, он поднимался по узкой лестнице, останавливался отдыхать на каждой площадке. Когда до двери оставалось всего два лестничных пролета, он снова остановился напротив окна и облокотился на подоконник. Утерев с лица липкий пот, пошарил в кармане в поисках лекарства. Найдя, закинул под язык таблетку. Не смотря на пот, не хватало воздуха. Распахнул окно. В подъезд тугой струёй ворвался упругий холодный ветер, вызывая на лице грустную улыбку. Что это? Снег?

На улице в свете фонарей миллиарды мелких крупинок отплясывали затейливый танец, закручивая хороводы в лучах искусственного света. Открывался праздник, предвещающий раннюю зиму. Снежинки падали на разогретый асфальт и тут же превращались в неприглядные лужи, но их количество было столь огромным, что за несколько минут белый цвет укрыл собой всё остальное.