Модификация. Opportunity

Глава 1

Прощание

«...на этом я завершу изложение своей теории. Сколько раз я отсылал ее в академии наук, в университеты мира, но меня презрительно обзывали фантастом и альтернативным биохимиком. Лишили не только способа зарабатывать себе на жизнь собственными знаниями, но еще и оклеветали. Я никого не виню... Простите, что не смог всех убедить. Надеюсь, что я ошибся в выводах и всех вас ожидают тысячелетия счастливой жизни, а не ее скорое прерывание в ослепительном огне Самвартаки...»

Профессор Князев Игорь Валентинович аккуратно сложил прощальное письмо, прислонил его к сахарнице на кухонном столе и вышел в гостиную.

Его глаза чуть задержались на коллаже из фотографий, где в центре виднелся циферблат настенных часов. Стрелки на этих часах отмерили ровно час, как он сел за написание последнего в своей жизни письма.

Игорь Валентинович скользнул взглядом по книжным полкам, на расстоянии чувствуя корешки книг и брошюр: все ощущения обострились, сделались яркими, четкими, осознанными, а память подкинула стёртые воспоминания.

Вот он получает от издательства свою первую книгу и гонорар, а вот статья, бережно хранимая в прозрачном файле, о его выступлении в РАН. Рядом втиснут читанный-перечитанный разгромный отзыв научных критиков. Вот отказ в предоставлении лаборатории... Вот отказ в предоставлении права на ознакомление с документами под грифом «совершенно секретно»... Вот восстановленная по памяти запись его приватной беседы с ватиканским архивариусом.

Профессор предусмотрительно записал ту знаменательную беседу шифровкой: взял старую, толстую книгу Афанасьева и просто нашел там нужные слова на каждой странице. Он еле заметно отмечал их точками, а те нужные слова, которые так и не смог отыскать, записывал цифрами, заделанными под расчет показаний электроэнергии, и теперь, если все слова выписать в строки, то получится текст. Самый важный текст в мире.

А это осколки, оставшиеся от разбитой вазы покойной жены – как немое напоминание об обыске, что проводился в его квартире; об угрозах, о допросах без официальных протоколов, об изъятии тиражей, напечатанных уже за свои средства...

– К черту всё! – махнул профессор, рывком открывая комод и вытаскивая оттуда пистолет. – Еще отцовский, – нежно погладив ствол, прошептал он. – Как хорошо, что папа чекистом был, вовремя оружие припрятал. Как раз для такого случая, чтобы живым не сдаться, чтобы умереть с честью, а не на рабской скотобойне. Я – не раб, я – свободный и право имеющий! Спасибо, папа. Я продолжу сражаться! Будь уверен во мне, будь уверен, я не подведу! Даже если это будет последнее сражение в моей жизни.

Застегнув кобуру, хозяин квартиры окинул печальным взглядом своё жилище, проверил документы на имущество, что по завещанию должно было перейти племяннику, и решительно вышел на лестничную клетку.

Закрывая за собой дверь, он нервно оглянулся, точно вор, застуканный на месте преступления, когда мимо прошла соседка – набожная старушка.

– Ах, Игорек, что это ты сегодня так рано? Решил выйти, погулять? Погодка-то какая чудесная!

– А вы, Марья Алексеевна, откуда и куда?

– Да из храма вернулась.

– Вы же недавно болели.

– Болела, да. А что делать? Праздник же нынче – церковный. На кладбище надо съездить, всё прибрать, цветочки посадить, да и не грех службу отстоять. Сколько раз я тебе говорила: сходи в церковь, покрестись, ведь ты уже на пенсии, о смерти нужно заранее позаботиться. Ты думаешь о смерти?

– Только о ней и думаю.

– Вот и покрестись!

– А я вам в сотый раз отвечаю: от того, что я покрещусь, веры во мне не прибавится. Зачем мне вашего Бога обманывать?

– Его невозможно обмануть, – с мудрым видом погрозила пальцем старушенция. – Он всё видит и слышит. Ты всё равно покрестись, а то и слушать тебя не станет на загробном суде.

– Меня и на земном-то суде никто не слушает, что уж про небесный суд говорить... И я не чувствую себя преступником, которого судить полагается.

– Ишь ты... А вот кто знает? – перебирая в морщинистых руках купленные тонкие свечки, заметила Марья Алексеевна. – Вдруг всё иначе бы сложилось? Бог защищает и бережет верующих в него людей. Все пути-дороженьки им открывает.

– Что же он не сберег детей, которые ему молились перед тем, как нацисты их в газовые камеры сажали или в ямы сбрасывали? Глухим, что ли, прикинулся?

– Эх, ты опять за своё, Игорек, – отмахнулась от аргументов соседка и нервно прошла к своей двери, уже ведя беседу сама с собой:

– Бессовестные люди: по 50 рублей уже свечи продают! Так за упокой только купить можно. А за здравие? Где мне с моей пенсией накопить на нормальные свечи? Почему я должна экономить на себе из-за свечей? Или экономить на своих родственниках, покупая дешевые палки, что сгорают за минуту. Психологи фиговы... Мы когда в храм входим, то уже у дверей нас заставляют испытывать чувство вины, если приходится покупать дешевые свечи, да ставить их за упокой. Что же это получается? Я на своих родителях покойных экономлю, на муже, на дочери?.. – она ворчала и ворчала, копаясь в замочной скважине, а Игорь Валентинович смотрел на нее и недоумевал.

Будучи человеком с исключительно научным складом ума, он никогда не понимал все эти церковные обряды, целование и преклонение... невидимому, но требующему денег и покаяния, Богу.