Мой любимый пират

Беременна

I

   ...Когда чистила зубы, появился позыв к рвоте. И аппетита не бы­ло.

Врач в консультации принимал с двух. Оттуда вышла как в тумане: беременна! Ведь так береглась!.. Она прибавила месяцы, и получилось, что в январе 94-го у неё родится ребёнок.

   В полшестого вечера, как обычно, началась подготовке к работе. Особо тщательная. Сегодня она должна быть сверхнеотразима.

Наташа нарисовала глаза "спальные комнаты" с темными линиями те­ней на веках. Над ними высокомерно взлетели брови - мягко-коричневые - контрастировавшие с темной тушью. Природный цвет ее лица - фарфоровый. Румяна придали щекам цвет молочно-розовый. Довершал образ подве­денный по кругу «рот-поцелуй».

Волосы, постриженные в форме карэ, были у нее лимонно-жёлтые. Наташа подняла подбородок, склонила голову набок, надула губы и прищурила глаза. Сходство Мэрилин Монро было потрясающим.

Сняв халат и трусики, она в зеркале шифоньера стада разглядывать себя, представляя, как эти аккуратные груди отяжелеют от молока и обви­снут. Девичьи бедра раздвинутся, давая место растущему плоду, живот раздуется, словно дирижабль. Она повернулась боком, пытаясь обнаружить изменения в плавном изгибе живота, уже содержавшем в се­бе нечто вроде ящерки или головастика. Одев трусики, она вертела в ру­ках зеленое платье-резинку и представляла, как будет выглядеть  в нем этак месяца через четыре.

Девушка бросила платье на диван, опустилась в кресло и, откину­вшись на спинку, крепко зажмурила глаза, боясь разреветься и испо­ртить макияж. Она мысленно послала пару крутых матов сильной поло­вине человечества, и это помогло ей остановить уже вот-вот наворачива­вшиеся слезы.

…Привычным взглядом она окинула еще полупустой зал. Сняла микро­фон со стойки и глянула на Игорька - с блуждающей улыбкой инфанта переминавшегося за "клавишами".

- Три-пятнадцать! - махнул Игорек головой и нажал кнопку компью­теризированного инструмента. Этажерки колонок по бокам сцены ожили и выдохнули в зал упругую волну,

Наташа Уланова запела.                   

    Песня исполнялась всего третий вечер и еще не приелась. Слегка прикрыв глаза, она погрузилась в сентиментальное варево попсовой лирики. Голос - теплого грудного тембра, - осыпаемый серебрянными звона­ми тарелок и прозрачными колокольцами синтезатора, порхал по акусти­ческим этажам между тугими басами и хлесткими выщелкиваниями ударных; между роялем и откликавшейся на его зов медной группой. Во всю эту гармоническую мешанину, упрятанную в чипы хитрой электроники, вплета­лись жалостливые позывы Юрчищиной гитары и утробные кряки Стекловского тенор-саксофона.

Мужики, особенно южного нареза, отставив ножи и вилки, пожирали глазами виолончельную фигуру, женщины ревниво искали изъяны.

Отпев, Наташа ушла за колонну на сцене, собираясь переждать инструментальную композицию, но, едва сев, вновь встала: к сцене подрулил то­лстый "ара" - одетый дорого, но весь какой-то пыльный и оттого похо­жий на куль картошки. Он всучил Стеклу ассигнации и прогорланил, - Пусть карасавица ище сапает!.. Для Гоги сакажи!..

Справа от сцены сдвигали два стола и заново накрывали. Это было место Сережи и его команды.

Песня была старая, она пела не задумываясь, играла тембром и напрягалась всякий раз, когда в кабак входил кто-нибудь новый.

В перерыве сидела как на иголках и раздвоенная: одна половина ожидала Сережу, другая - улыбалась Игорьку, переминавшемуся с тарелкой в руке, наяривавшему бифштекс и улыбавшемуся клоунской улыбкой. Гитарист Юрчище - с вечно мятым воротником и съехавшим набок галстуком - курил у приоткрытой двери кондейки - пускал туда колечки; Стекло, за­быв о толстозадой поклоннице, минутой, раньше поманившей его на "рюмку чая", прильнул ухом к саксофону и щелкал клапаном.

Сердце у Наташи тяжело забилось, когда Юрчище, слегка отстраняясь, улыбнулся в дверь. Стекло, оторвав ухо от сакса, сказал еще невидимо­му. - А-а, человек с красным лицом!..

   «Не он!..»

   В кондейку ввалился Валерок с зардевшейся физиономией. Он ухмыльнулся "Гы-гы-гы!", поздоровался с Юрчищем, который, придуриваясь, от­ветил ему таким же "Гы-гн-гы!".

- Пожди! Пожди! - сказал Игорек с набитым ртом, поддерживая Юрчищино придуривание, и протянул руку для рукопожатия.

- Когда долг отдашь, мля? - сказал Стекло.

- Да, Стекло, не души! - ответил Валерок, еще сильнее наливаясь красным. Он кивнул Наташе и цветом дошел до помидорной кондиции. - Чуваки! - он посмотрел на Юрчищу.- Гы-гы-гы! - оскалился тот.

- Я - серьезно! Песню сбацаете? "Скри...

- …Пожди! Пожди!.. - перебил его Игорек, ставя вылизанную тарелку на подоконник.

- …Конечно, конечно! - закивал головой Юрчище. - Деньги не нужны! Не-е!.. Блевать тянет от денег!.. Тоже на шару люблю песняки заказы­вать!..

- Си-минорную тебе Шопена! - сказал Стекло, откручивая клапан. Валерок, в кольце придуривавшихся музыкантов, вертел головой.

- Стекло-о?! - просунулась в кондейку голова толстопопой поклонницы.

- Лечу-у! - откликнулся саксофонист. Валера - морда-стоп-сигнал - упер руки в бока и сказал обиженно. - Чуваки, че жлобеете! "Скрипача" сбацайте!   

- Конечно, конечно! - кивает Юрчище. - Шара - дело святое!.. Лю­блю играть на шару! А деньги - ни-ни!..

- Да, Юрок! Хули вы!..

- Водка что-то дорогая стала, - сказал Стекло, рассматривая открученный клапан. - Не кроет, что-ли? - он посмотрел на просителя. - Да, Валерок?..

- Ну, Стекло-о? – это толстопопая.