Мой родной человек

Мой родной человек

Мой родной человек

       Летним погожим вечером я поднимаюсь по косогору. Накаленная за день, земля волнами отдает накопленное тепло. Этот поток напоен дурманящим запахом трав и цветов. Пятна крупного клевера приглашают прилечь, прислушаться к тишине. К той тишине, которую мы забыли как благодать, уничтоженную своими руками. Навстречу мне медленно опускается солнце — божественное Ярило. Как меток, как точен русский язык, как правильно и правдиво звучит это вещее слово!

       Ласточки и стрижи вылетели на охоту — чертят небо, деловито попискивают. Воздух свистит за крыльями на крутых виражах. И как это они не сталкиваются на такой сумасшедшей скорости, не дерутся за добычу, не ссорятся, не таят друг на друга зла? Ведь дети-птенцы, есть у всех и каждому родителю хочется поставить их на крыло?   

       Говорят, что когда-то и люди были такими.

       Выше идти не хочется. Расслабленность, лень, истома ласковой сетью тянут к земле. Я сажусь на живой ковёр, обнимаю колени руками и бездумно смотрю на застывший в безмолвии лес, русло реки, крыши домов. Провожаю глазами солнце, будто прощаюсь с ним.

       Есть какая-то завораживающая печаль в красках заката. Вот огненный диск коснулся верхушек деревьев на дальней горе и медленно стал погружаться в неведомые глубины. Кроны вспыхнули, как уголья в печи и красное зарево, прорываясь сквозь частоколы стволов, повисло над опустевшей станицей, отразилось искрами в окнах и брызнуло звездами ввысь, на черный бархатный занавес, закрывший от взора людского бездонную синь неба.

       Мысли мои суетятся, прыгают, перескакивают с одного на другое, но что-то большое, тревожное сидит глубоко в подсознании не хочет проявляться вот так, походя. Ничего, подожду. Главное, что я здесь, святые мои родники. Скоро придет оно, душевное равновесие и вместе с усталостью в конце суматошного дня потом проступит истина.

       Я говорила лесу, этой земле и этому небу, как мне бывает трудно без них, больно, одиноко до безнадёжности. И они пожалели меня. Набежал ветерок, поиграл прядью волос на мокрой от слез щеке и шепнул, как ребенку, на ушко, согревая и утешая: «Душа и тело старятся порознь, по-о-орознь».

       Я вытерла глаза и лицо полою халата, прислушалась. Внизу прокричал какой-то шальной петух, но, никем не поддержанный, смолк. Обезлюдевшие дома затаились, затихли. Сгущались сумерки. Природа готовилась показать новое чудо своё.

       Из-за крон знакомого сада выкатилась луна. Присела на низкую крышу усадьбы моего покойного свекра. И я поняла, почему накануне ночи меня понесло на этот крутой косогор, исхоженный вдоль и поперек ногами его…

       Как мать протягивает руку своему упавшему ребенку, так и судьба жаловала меня. Послала в попутчики многих достойных людей, у которых я с большим удовольствием училась жизни. Удивительный это был человек — неродной, но очень родной отец моего супруга. Звали его Александром Петровичем. Истории, происходившие с ним, во многом комичны. Но, сразу оговорюсь, он не был пьяницей или лентяем. Дедушка Саня прошел войну. Она коснулась его своим черным крылом, оставив на лице страшную отметину. На мир он взирал одним глазом, но видел его так емко! В его единственном ясном глазу, словно в озере, все сущее находило свое неповторимое отражение. Свекор прочно был связан с деревенской жизнью. Всему сущему искренне, как водится в нашем народе, давал свое собственное определение, а любовь к жизни делала его наблюдательным и очень проницательным человеком.   

       Несмотря на хрупкое телосложение, свекор был трудоголиком, умелым и умным хозяином. Говорил он протяжно акая. Природа наградила его сочным басом. Но не только поэтому он прочно «владел аудиторией» — в его голосе чувствовался сильный характер. Да и говорил он всегда по делу.

       Уж чего-чего, а жизненного опыта у дяди Сани было навалом. Родился и вырос в тихой кубанской станице. Люди здесь жили мирно, все и всё друг о друге знали. Строили всем миром дома, и «обмывали» их тоже всем миром. Лихо отплясывали на свадьбах и проводах в армию. А уж если затянут «Кубанские синие ночи, черешен густой аромат» — так душа замирает и думаешь, что родился в земном раю.

       В горе люди опять вместе. Бывало, над кем-то смеялись, иронизировали. Но смехом никого не хотели унизить, и не было в этой иронии зла. Все шло от души: весело и как-то по-особому мягко. Это великая мудрость — принимать человека таким, каким его создал Господь. Грешно переделывать божье создание. Можно только легкой иронией помочь человеку, подсказать, подучить, направить на путь истинный.

       Жил дядя Саня, как все. В армии отслужил, женился, дом построил, сад посадил, сыну жизнь подарил. Живи, казалось бы, в радости. Ан, нет — война — на долгих четыре года.

       Не дождалась его с фронта избранница. Вернулся домой солдат, истерзанный душою и телом. Вошел в дом, когда-то построенный для себя, сынишку обнял. Все здесь его, а жена — чужая. И пошел он прочь, унося свою боль и обиду: вольному — воля.

       Долгие месяцы, проведенные на больничной койке, среди таких же обездоленных, как и он, помогли обрести себя. Да и станичники не оставляли в беде: как бы походя, мимоходом, забегали в военный госпиталь, приносили «лишнюю» крыночку молока, дымящуюся лепешку из кукурузной муки.