Молочный дракон

Молочный дракон

– Юми-тян! Ну где ты, Юми-тян?

Возглас звонкий, как струна кото, пролетел над развевающимися флагами-карпами, бумажными змеями, трепетавшими в вышине, пробежался по зеленой лужайке, скользнул мимо говорливого ручья.

Юмико убрала локти с перил мостика, обернулась. Опять Изуми ее ищет, прямо нигде сегодня не спрятаться. Разве только… под мостом? Юмико нагнулась и быстро нырнула за темные доски.

Под мостом было сумрачно и тесно. Из-за влажной травы промокла юбка, зато здесь точно не увидят. Юмико уселась на корточки и стала смотреть на воду. Из ручейка на нее уставилась девочка лет шести, вряд ли старше. Просвечивающие в солнечном лучике розовые уши, черные волосы до плеч; длинная челка упала на большие, вытянутые, словно листья сакуры, глаза. Глаза были хмурыми, уголки карминных губ – изогнутыми вниз.

День начался так хорошо, зачем Кеншин все испортил?

Праздник коренного дракона! Повезло – на этот раз семья Такада точно знала, когда его устраивать. Вчера брата водили к стоматологу, и тот удалил Кеншину последний молочный зуб. А это значило лишь одно: завтра, точнее, уже сегодня, Кеншин проснется, и у кровати его будет ждать свернувшийся клубком дракон. Может быть, изумрудный, а то и пурпурно-шафранный, с твердыми – тверже гранита – чешуйками, изогнутыми рожками и длинными усами. Личный дракон Кеншина! Дух-хранитель в телесном обличье. Потому что теперь брат стал совсем взрослым, и у него во рту лишь коренные зубы.

…На самом деле дракон оказался дымчато-серым, с благородным металлическим отливом. Он и сам был благороден и дивно прекрасен! Юмико первой прибежала в комнату брата, когда он, проснувшись, завопил от радости и разбудил всех в доме. Она застыла на пороге, не смея войти, во все глаза рассматривая нового дракона семьи.

Остальных она знала с самого своего рождения. Папин – лимонно-желтый, ростом с небольшую собаку, мамин – нефритовый, изящный, будто лесная кошка, бабушкин – лиловый, старый, но еще держащийся бодрячком, как, впрочем, и сама бабушка. У Ичиро, старшего брата, был огромный дракон, не меньше полтора сяку[1] в холке, невероятного антрацитово-черного цвета. Всех Юмико знала, к любому могла подойти и даже погладить. Но, увы, ни один из них не был ее драконом. Ни с одним она не могла заговорить, ни один не ответил бы, ни один не помог бы ей, случись какая беда.

Стоя у комнаты Кеншина, Юмико потрогала пальцем свои зубки и вздохнула. Ждать еще лет шесть, не меньше, когда ей исполнится столько же, сколько сейчас Кеншину. В их семье молочные зубы почему-то у всех держались долго. Не то что у Изуми. Сама Изуми, конечно, маленькая, но у ее братьев и сестер зубы уже полностью поменялись, даже у десятилетней Кику.

Долго ждать. А так хочется своего дракона! Очень-очень, сильно-сильно. Больше, чем всех кукол и мультиков на свете! Юмико сжала в руках пухлого игрушечного дракончика, сшитого мамой из пестрой ткани и бисера. Сейчас он ей показался таким глупым, таким ненастоящим в сравнении с тем, какого получил брат.

Родители бросились поздравлять Кеншина, а тот сидел на кровати довольный и гордый, положив руку на чешуйчатую холку серого ящера.

А потом устроили праздник. Хорошо, с вечера знали, что коренной дракон появится именно сегодня: налепили рисовых лепешек, достали бумажных змеев-драконов, вывесили на шесте у дома флаги: два карпа – это два сына семьи Такада, лепесток ириса – младшая дочь.

Позвали друзей и соседей, детей и взрослых. Почти каждый, кроме малышей, пришел со своим драконом. Все разговаривали, ели, играли; мальчишки гонялись друг за другом с изогнутыми деревянными мечами, девчонки соревновались, у кого замысловатей выйдет оятори[2].

Было ужасно весело! Пока Кеншин, не ошалев от сыпавшихся на него поздравлений и раздувшейся до размеров исполинской саламандры гордости, не вздумал поддразнить Юмико.

…Девочка наклоняется над дымчатым драконом, робко прикасается к рожкам, гладит по невысокому гребню.

– Эй, не трогай! – восклицает Кеншин. – Ты шоколад ела, заляпаешь! Руки грязные.

Юмико отдергивает ладошку, поджимает губы. Но Кеншин не понимает. Его дракон слишком «новый», слишком «свой», чтобы делиться.

– А ты у нас последняя малявка осталась, – смеется брат. – Бездраконная!

Его смех не злой, но бьет Юмико не хуже пощечины.

Бездраконная…

Слишком маленькая…

Недостойная…

Юмико выпрямляется, смотрит на Кеншина исподлобья, разворачивается и уходит.

Она не заплачет при нем. Нет. Маленькая или большая, но она дочь семьи Такада, за которой сквозь дымку времен внимательно наблюдают тридцать семь поколений предков. Тридцать семь поколений воинов и самураев.

– Юми-тян! – кричит ей вслед мгновенно раскаявшийся Кеншин, но она не оборачивается.

Пальцы Юмико коснулись воды, создали крошечную воронку, утопили в ней жухлый лист с предательски капнувшей на него слезинкой. Девочка попыталась придумать какой-нибудь стих, чтобы, подобно великим поэтам прошлого, выразить свою грусть в хайку. Но получалось не очень.

«Капля упала –