Молох

Молох

С детства Пашка любил давить. То колонну муравьёв потопчет так, что мать с трудом подошвы сандалий отмывала. То ужа на велосипеде переедет. А потом, вернувшись,  второй раз. Или для верности, или чтоб не мучился.

 Однажды ему особенно повезло – закатал шинами в мелкий дорожный гравий жирную лягушку. После всё лето соседским ребятам хвастался. Громко, перекрикивая звонкий лай дворовых собак, чтобы вся улица его слышала.

- Чем же тут кичиться? – скрипучий голос ударил в спину Пашке вечером на исходе августа, - Живых тварин гробишь!

От этого голоса ему всегда хотелось чесаться, будто на голое тело надели колючий свитер. Старуха Варвара жила от них через дом, и красой уж точно не была. Впрочем, длинной косой тоже не обладала.

Заместо неё на голове у старухи белел скудный пушок, из которого торчал седой мышиный хвостик. Платок она накидывала, ежели только на базар собиралась или в церковь. А у дома сидела на завалинке под резными ставнями и без устали стучала спицами всегда с непокрытой головой.

Пашке казалось, что Варвара всегда была старая. Всю свою жизнь с этим перекосившим позвоночник сколиозом и жирной бородавкой под левым глазом. Пашка не мог представить, что давным-давно она бегала по улицам босоногой девчонкой с задорными косичками.

- А чего?  - Насупившись, он поддел носком сандалии попавшийся на пути камушек. Поразмыслив, втоптал в пыль притаившегося под ним жука-солдатика, - это ж просто гады ползучие.  

В глаза старухе смотреть он никогда не решался. Боялся страшной бородавки. И того, что сглазит. Слава о ней шла дурная по деревне, но ровно до тех пор, пока кто-то не заболевал. Деревушка-то маленькая была, до ближайшей поликлинике вёрсты по бездорожью, вот сразу к ней и бежали. Краюху хлеба тащили, склянку молока парного да кусок масла пожирнее.  Врачевать она тоже умела, разбиралась в кореньях и травах.

Как родители рассказывали, однажды и его вылечила, года три ему было. Ногу расцарапал в поленнице о ржавый гвоздь, и заражение началось. Старуха тогда велела марлю в какой-то настойке вымачивать и прикладывать к ране. Так и затянулась быстрёхонько. Хотя шрам остался, чуть ниже коленки.

Из-за поворота, где стоял на страже перекрёстка деревенский колодец, показалась полноватая фигура в аляпистом халате. Мама Пашки, Алевтина Андреевна, шла, перекособочившись, и пыхтела в такт мелким шагам. По голой ноге безжалостно било полное до краёв металлическое ведро. Вода в нём хлюпала, причмокивала и норовила сбежать.

- Кого ростите, окоянные? – с укором зыркнув на раскрасневшуюся женщину, Варвара затрещала спицами, - Садюгу, прости Господи!

Алевтина поджала пухлые губы.

-  Своих учи, баб Варь!

Мама Пашки прекрасно знала, что этих «своих» у Варвары нет и не было. За всю долгую жизнь, а старуха уже восьмой десяток разменяла, не обзавелась она ни мужем, ни детьми.

***

Ветер расчёсывал длинный сухостой по обеим сторонам просёлочной дороги и яростно трепал волосы. Пашка чувствовал себя свободным. Влажные пальцы вцепились в долгожданный подарок по окончанию девятого класса. Новенький велосипед. Блестевшие глянцем зелёные бока, тёплая кожаная седушка, высокая рама  и круглая бляшка звонка на хромированном руле.

Такой, какой он и хотел. Родители за ним аж до города ездили. Два часа на электричке туда, два обратно. И откладывали несколько месяцев. Только к середине августа накопили. Единственным условием было получение Пашкой аттестата без троек. И он справился, дотянул до хорошиста. Велик того стоил.

Безобразник ветер швырнул в лицо пригоршню песка. Зажмурившись, Пашка чихнул, принялся часто моргать, но скорости он не снизил. Только вильнул рулём к обочине. Удар, который, казалось, мог душу вытрясти, настиг, когда Пашка пытался смахнуть с глаз мутную пелену. Жалобно скрипнув и звякнув, велик остался где-то позади, его же владелец полетел вперёд. Перемахнул через руль и распластался посреди дороги.

 Небо и земля перемешались и слились в единое серо-голубое пятно. Кряхтя и отплёвываясь, Пашка кое-как сел. Потёр кулаками зудящие глаза. Никого вокруг. На что мог наехать - непонятно. Если была бы кочка, то величиной с валун.

Почивший железный конь валялся на обочине. Переднее колесо велосипеда погнулось, превратившись в восьмёрку. Руль вывернулся под невообразимым углом.

Пашка чуть не взвыл. За дорогущий велик отец вообще выпороть может. Каждый день талдычит, каким потом и кровью ему деньги достаются, каждая копейка на счету. Глаза опять защипало, из носа потекло. Шмыгнув, Пашка отёр тыльной стороной ладони носогубную складку. И не ощутил привычной тяжести на запястье.

Вскочив, стряхнул мелкий гравий с кровящих коленок и принялся озираться. Плетёный кожаный браслет с металлическими бусинами он сделал сам на уроке труда года три назад и с тех пор таскал, не снимая.

На дороге браслета не оказалось, на вытоптанной обочине тоже. Недолго думая, Пашка полез в сухостой. Пожелтевшие от августовского зноя стебли щекотали руки и ноги, но он упорно продолжал сканировать взглядом каждый сантиметр земли. Споткнулся о невесть откуда взявшуюся плетёную корзинку. К ногам хлынула россыпь золотых колокольчиков весенней примулы. Вдоль дороги росло её немерено.

Ещё пара шагов, и почва резко ушла вниз, в устланный зелёным покрывалом мха кювет. Отблеск металла кольнул глаза. Пашка воодушевлённо кинулся вперёд, за браслетом. Далеко же его зашвырнуло, дезертира!

Пара неуклюжих шагов вниз по крутой насыпи. Подошва шлёпанца скользнула по влажному мху и резко ушла вверх.  Линия горизонта подпрыгнула, и Пашка приземлился на копчик.  Забарахтался было в надежде подняться, но тут же замер, стиснув дрожащими пальцами пучки сухой травы по бокам. Скакнув к горлу, сердце совершило кульбит.