Молоко и вода

Молоко и вода

Печенье

Печенье бывает разное. 
Вкусное и невкусное. 
С орехами и совсем. 
В нем может быть молоко, но молоко в него не всегда докладывают. Мама всегда удивлялась, когда я в магазине неизменно выбирал "картошку". 
- Как ты можешь это есть? – спрашивала меня мама. А чему тут удивляться? Вкусное. Ну, что готовят его из остатков других печений и пироженных, ведь не мешает? Пусть. 
Зато коричневочерненькое, забанонадкусываемое, совершенное. Как колобок.

Его по сусекам мели, по ларям выскребали, мешали друг другу, замешивали руками, в печь посадили, как баба ежика в печь сажала Марусеньку, румянили его, румянили, а он, чуть остыл и сбежал.

Сразу надо было съедать бабка с дедкой. Сразу. Вот как я это делаю. Раз. И нет полкартошки. 
И куда он сбежит?

Кофе

В ведре нагрели воду. Для купания.

Жили мы во дворце с земляными полами, где, под шкафом, уютненько устроился мой ежик, вырыл нору, благоустроил ее и зажил. Почему там? Потому что линолеума на место под шкафом не хватило. Зато там ежику было жить хорошо. Тепло. А сытость ему обеспечивала плошка кошачья.

Во дворце жил царь-кот. Мой. Огромный, пушистый, полосатый, вечно подранный и вечно леченный-перелеченный.

Как только я болеть начинал, приходил мой кот, ложился на грудь, и дышать становилось нечем. Болезнь задыхалась и отступала. А ежик был маленький.

Его принесли нам зимой, еще без иголок и мама его отогревала под мышкой. А потом он вырос, и у него появились иголки, а под мышка - осталась – нора норой, вот он туда и забирался. Было ему тепло и уютно и, от удовольствия, он растопыривал иголочки. По – дикобразьи, и фыркал как довольный ежик.

А еду, он всегда отбирал у кота. Бдительно наблюдал из – под шкафа, брал разбег, и пулей вылетал к плошке кошачьей, сворачиваясь по дороге в плотный игольчатый шар, чтобы стукнуть, "мечтательно" облизывающегося кота, по самому больному месту. Под хвост.

Естественно, что хор стоял коромыслом, а ежик подъедал со страшной скоростью все, что лежало в чашке. И так – каждый завтрак, обед и ужин.

А из своей чашки не ел, принципиально. И никто из нее не ел. И не трогал.

Да, я же про ведро. Мама готовила в закуточке, принесла чайник, чашки, и, выходя, попросила заварить кофе. Я спросил – на всех? На всех.

Где лежит баночка с кофе, я знал. Взял и заварил.

Каша

Каша – это вам не печенье, вкусное и невкусное. 
Каша – это всегда размазня на тарелочке. 
Иногда склизкая, иногда в комочках, иногда с молоком и маслом, иногда на воде и без масла, иногда пересоленная. 
Все тогда смеются, переспрашивают друг у друга кто в кого влюбился. 
А я ем кашу. 
Когда я ем, я глух и нем.
И это – мучение, какое – то, потому что я не глухой и у меня так много вопросов на языке, а еще больше в голове. И они толкаются, лопаются и не дают есть кашу спокойно. 
И мне очень нравится Незнайка, который по столу бац и начинка из пирожка в разные стороны, и про кисель облачный тоже. 
Нравится. 
А еще про кашу У Носова есть. Как мама ушла, и ее дети варили кашу, а она не столько варилась, сколько вылезала из кастрюли, а они ее все откладывали и откладывали, пока все тарелки, плошки, чашки, кастрюльки и стаканы не закончились. 
Я хочу варить кашу, чтобы вы все ее ели. Я вам ее столько наварю, когда выросту, что вам на всю жизнь хватит. 
Честное слово.

Лапша пшеничная, улучшенная

ы знаешь, меня мама стала учить готовить после того, как я сварил свою первую "лапкашу".

Жили мы в землянке, как партизаны, только в более благоустроенном земляном жилье. У нас была настоящая печь и настоящий шкаф, и две больших никелированных кровати с шариками, шарики с которой, прекрасно откручивались, а закручивались из рук вон плохо, неохотно. Печь жарко топилась, но земляной пол, покрытый линолеумом, согревался, как небо над головой, одним горячим желанием.

Зато у меня жил еж, жил кот, жили рыбки. Но это так. Отвлекся.

Готовили на керосинке сначала, а потом уже и на газовой плите, к которой присоединяли большой красный баллон с поплавком. Когда ты маленький, чтобы встать к плите нужна еще и табуретка.

Это я запомнил навсегда.

Чтобы что-то сделать, нужно подготовиться. Нужно встать на табуретку, не расплескать воду из кастрюли, зажечь огонь. Добыть его из спички. Слабо чиркнешь - нет огня, громко чиркнешь, огонь сбегает после взрыва спичечной головы. Спичечная голова, если руки дрожат крошится. А еще и газ. Когда открываешь вентиль, то спичка, которую ты с таким трудом зажег, обязательно гаснет, как ее не прикрывай ладошкой. Нужно научиться зажигать огонь одной рукой, другой поворачивать вентиль и уверенно передавать огонь из потной руки в шипучую горелку. Тогда - горит.

Сейчас у детей есть телефоны, гайджеты, хоть и гадкое слово, но тоже есть, а у меня до телефона нужно было бежать несколько кварталов. Нет, это не трудно, но времени уходит все-таки многовато. Поэтому, дети учились все запоминать как нужно и с первого раза.

У меня не получилось.

Я отвлекся на спичку и добывание огня.

Понимаешь, после того, как я добыл огонь, все остальное было "пустяками". Я бухнул соли щепотку в холодную воду, я тщательно все размешал, добавил каплю масла растительного. Тогда все пользовались хлопковым. Это хлопотно, а не подсолнечно. Чтобы избавится от запаха нужны технологии. Потом я научился.

Так вот, размешал я соль в воде, и высыпал из пачки макароны. Настоящие, советские, серые. Я до сих пор вот этим желтеньким, кругленьким и симпатичненьким не сильно верю. А серых теперь и нет. С желтыми все просто, а сварить серые макароны, да так, чтобы они не послипались в слабошевелящуюся кучу - настоящее искусство. А потом я, задолго до Носова, до его потрясающе забавных рассказов, варил кашу.