Мозаика Забытого Мира

Ночь времени света, часть 1.

Ночь времени света.

Да сияй в выси в вечности все жизни будущие как и прошлые;
Да воля твоя пусть исполнится во всем мире достойном, как и ранее;
Да имя твое на устах и в мыслях пусть светится молитвою и восхвалениями.
Из молитвы к Санве.
Lineage.

Костер горит, возможно, недостаточно ярко, чтобы рассмотреть окрестности, ведь в зарослях оазиса свет ночной Санвы не так ярок, но мужчина сидит настолько близко, что кажется еще минута, и его одежда начнет тлеть оранжевыми искрами. Он худ и просто невообразимо, как душа держится в этом измученном теле. Сильно изранен – ноги в струпьях, пальцы на руках почти без ногтей, так они изгрызены. Глаза покрасневшие и полные гноя, и он держит их прикрытыми, словно боится, что если откроет, ему станет еще больнее. Наверное, он прав.
Лицо незнакомца все еще носит остатки былой красоты, и из всего – это самое жуткое – представить его прекрасным когда-то.
Мы встретили его в песках недалеко от оазиса, и але-Керим сказал, что это один из шаманов, могущих управлять бурями. Теперь никто так не думает, но тогда, конечно, объяснение показалось вполне правдоподобным, ведь кем еще мог быть такой человек, как не одним из детей необъятной пустыни. Говорил он, как принято, мало, воды не просил, хотя явно в ней нуждался, и, как показалось, с удовольствием принял предложение отправиться с нами, указав ближайший оазис, не помеченный на карте.
Странности начались, когда нам удалось разглядеть его. Ни один шаман не выглядел так истощенно. Какой бы суровой матерью не была пустыня, а все же к своим детям она относилась иначе, чем к простым амирцам. Они всегда были ближе к Санве, нашей общей праматери, безраздельно правящей всеми нами. Он странно реагировал на огонь. Казалось, не окликни его Бениз-элеб, незнакомец встал бы в костер с той же улыбкой, с которой приветствовал его появление. Отказался от еды, хотя было очевидно, что она ему необходима – крайняя степень истощения организма незнакомца поразила нас всех, а я не сомневался, что будь с нами лекарь, он сказал бы много больше.
И вот сейчас этот человек сидит рядом и просто смотрит на пламя.
Честно говоря, он пугает меня примерно так же, как Бездна, про которую много раз рассказывал отец. Но я сижу и тихо жую свою лепешку с вяленым мясом, потому что старших перебивать не принято, а они уже целый час решают, что же в конце концов делать с незнакомцем, который даже не назвал свое имя. Если бы спросили меня, сказал бы, что нам надо бежать, но кто будет слушать? Мне ведь только двенадцать. И я сам просил отца взять меня, поэтому проявлять трусость не могу. Так что лучше помолчать, пусть это и трудно, тем более что он на меня так смотрит.
Смотрит?
Теперь я вижу, и эта перемена пугает меня еще больше. Глаза его полностью золотые, нет ни зрачка, ни белков, ничего, кроме сплошного цвета жидкого солнца. И ужасно голодные, как у дикого зверя, затаившегося в ожидании добычи. Пусть он не охотится за мной, я наблюдаю это в его взгляде, но он ищет, как безумная ищейка, и горе тому, кого найдет. Дрожа от внезапного озноба, отсаживаюсь дальше. Лепешка больше не привлекает, да и есть совсем не хочется. Ко мне приходит внезапное, но очень взрослое понимание, что если незнакомец захочет, меня не спасет ничто и никто. Ни отец, ни все кочевники вместе взятые. Страх липко ползет по мне, приподнимая тонкие волоски на теле гусиной кожей. Хочется крикнуть, ведь взрослые далеко, заняты своим бесконечным совещанием и не видят того, что вижу я теперь. Мне просто безумно страшно.
"Дыши, Кямран, дыши", – уговариваю я себя, вспоминая маму и то, что она говорила про ночные кошмары. Их отпугивает молитва, говорила она. Слова к милосердной Санве, всеобщей матери живого, покровительнице Амира. И я молюсь, потому, что совсем не знаю, что делать. Понимаю, как я мал. Какая у меня тонкая, хоть и темная, как у отца, кожа. Какие тонкие руки. Какой я в сущности низкорослый. И как сильно боюсь – это я понимаю больше всего. Не незнакомца, а голода в его глазах, такого, что не смогут остановить двенадцать взрослых мужчин, привыкших к капризной пустыне и песчаным бурям. Не знаю, откуда, но я уверен в этом наверняка.
– Ты можешь не молиться ей, она давно не слышит, – раздается вовсе возле моего уха.
Я ведь только моргнул, уверен, а он уже оказался рядом, прижимая меня к себе тощей жилистой рукой, похожей на черного паука. Крик сам рождается в горле, вырываясь наружу чем-то клокочуще-булькающим, но застывает, когда незнакомец сжимает мое плечо.
– А ты умный мальчонка, – голос его прекрасен до отвращения.
Таким голосом можно петь хвалы нашей праматери, великой Санве, и люди будут почитать тебя, как Ее Глас, воздавая почести. Таким голосом можно завлекать в сети глупых мух, да, паук? Думаю, а сил сказать нет. И что я могу? Позвать отца? Прежде чем я произнесу хоть звук, он может сломать мне шею, я уверен.
– Ты один разглядел во мне то, что я ношу уже много дней и ночей, мой дар и проклятие. Они там решают, что делать со мной, глупцы. Но ты не бойся, вы все мне не нужны, ни один из людей Ее меня не интересует. Лучше угости меня свой лепешкой, и так и быть, я сделаю для тебя исключение и покажу свою историю, чтобы хоть кто-то знал, что произошло на самом деле, а не то, что было занесено в книги.
Мне страшно, очень, но когда я понимаю, что есть меня сейчас он не собирается, будто что-то лопается внутри. Сразу становится легче дышать, хотя задавать вопросы вслух я так и не решаюсь. Быть может, он просто безумен, этот незнакомец, но какая-то мысль все же не дает покоя. Думаю, пока рука сама тянется к остаткам лепешки и мешочку с орехами за поясом, передавая съестное просившему. Он улыбается мне, откусывая мелкими кусочками и тщательно пережевывая.
– Все думаю, – раздосадовано произносит незнакомец через некоторое время, – что почувствую пищу, как раньше, но нет. Она все у меня забрала. Ни запаха, ни вкуса, ничего. Все вам, людям.
Молчу и просто смотрю ему в рот, на белые и очень острые зубы. Такие, будто незнакомец специально точил их для остроты. Таких не бывает у людей. Обычно не бывает. А кто сказал, что он человек?
– Альфинур меня зовут, – его имя будто насмешка. Бесконечный свет. – Звали. Сядь удобнее и слушай, сын народа светоносной Санвы. Слушай о своей праматери.