Мускат розовый Ливадия, урожая 1918 года

Мускат розовый Ливадия, урожая 1918 года

                                                                                               … в самые трудные годы они не жалели

                                                                                                 для Родины ни крови, ни жизней.

                                                                                                М. Каратеев «Последние дни в Крыму»

            Кашляя и плюясь дымом, старая «Хриси» нехотя стала отходить от причала. Двое греков, заросших по самые глаза жесткими, седыми волосами, вертелись у рулевого колеса, разворачивая баржу в море.

            - Господа! Господа! Где одеяла и пледы? – перешагивая и спотыкаясь через чьи-то ноги и тюки, сваленные как попало, по палубе бродил «Дед»*, - Господа, все одеяла отдайте младшим. Я Вас прошу господа. Ночью в море будет сыро. Попростывают ведь.

           - Владимир Валерианович, щас найдем, - кадеты бросились шарить по палубе.

        Одеяла нашли, стряхнув с них какого-то гражданского с чемоданами, и стали укутывать младших. Мне попался лопоухий пятиклассник из Курска, который все время ходил за мной как на привязи и громко вздыхал. Как только я накрыл его  одеялом, он  и вовсе завсхлипывал, ткнулся мне куда-то под мышку и заскулил как маленький щенок.  Пришлось прижать его к себе и, баюкая, успокаивать.

         На рейде, словно спрятавшись от ветра, встали под бортом большого парохода «Сарыч» и  стали ждать. Из трубы баржи лениво валил черный, горький дым, пахнувший берегом и железнодорожным вокзалом. Всем было тяжело и тревожно. Ждали Врангеля. Через некоторое время подошел крейсер «Генерал Корнилов», главнокомандующий с борта поблагодарил всех за службу. С «Сарыча» кричали «Ура!», гвардейцы пели гимн. Кадеты, во главе с начальником кадетского корпуса, построенные вдоль борта «Хриси», отдали честь и трижды крикнули «Ура!». После этого потихоньку корабли стали выстраиваться в колонну и выдвигаться в море. Провожающие на берегу затянули «Боже, царя храни». От этого на душе стало совсем муторно.

          - Кто там у тебя скулит, Петров? И так тошно!

          - Малой, совсем расклеился. На берегу мать  с сестрой остались. Вот и ревет.

          -  Дай ему молока. Вот возьми, я исподнее сменял на базаре.

          - Вот хлебца еще, бери, ешь, - кадеты постарше доставали припрятанные горбушки.

          Сунув зареванному, икающему мальчишке краюху хлеба с молоком, опять встали к борту судна и смотрели в сторону уходящей суши. Разговор не клеился, все молча думали каждый о своем. На берегу оставалась значительная, а у многих и трагическая часть их молодой жизни. Впереди - ждала неизвестность.

        С берега все чаще и чаще стало доноситься потрескивание выстрелов. Словно огрызаясь, в ответ,  грозно татакнул пулемет.

         - Это не наших там кончают?

         - С комиссаров станется, никого не пожалеют. Им на Перекопе так наподдали. Где Ткаченко? Он только оттуда, еще не остыл небось. Сергей, ты ж с Барбовичем отходил? Как там красные, сильно злые на вас?

       - Да, уж злые, - отозвался простуженным голосом коренастый кадет, баюкая раненую руку на перевязи. - Напоследок, под Воинкой, когда уж приказ отходить пришел, бросились рубиться, а они кричат: «Што ж вы не бегите? Мы ж вас разбили!» – разворачивают коней и наутек. Да и на марше боялись сильно наседать. Все издаля постреливали.

         - Сейчас на тех кто остался, да и на сочувствующих отыграются. Гады!

         - Серега, а ты почему не на «Руси» с кавалерией? Не поместился?

          - Почему не поместился? Поместился. А тут увидел, как вы топчетесь на причале, потом сказали, что для  Кадетского корпуса  нет судна, и вас оставляют. Думаю, будь, что будет, решил со своими, до конца. А тут вишь, повезло.

            - Да-а-а! Повезло. Такой броненосец достался.

           Повисла тяжелая пауза.

          - Ну, что господа? Давайте, не будем грустить? Да славится  Россия, да гибнут  наши имена!  Выпьем, пока «Дед» не поймал? - в руках у кадета Григорьева, появилась бутылка вина «Мускат розовый Ливадия».

          - Ого! Откуда, Славка? Это ж целое богатство! – кадеты постарше  оживились.

         - Откуда, откуда. Оттуда! Увел на базаре, хранил для особого случая. По-моему, такой как раз и представился, - самый старший из нас, провоевавший больше года, несколько раз раненый, ловко выковырнул ножом пробку. – Ну, давайте по глотку, чтобы на дольше хватило. За скорое возвращение в Россию!

         Бутылка пошла по кругу. Сладкое вино затуманило голову. От этого комок подкатывал к горлу и слезы поневоле выступали на глазах. Кадеты пытались незаметно смахивать их, отворачиваясь, или делали вид, что на лицо попали брызги.

         - А ну-ка, что тут у Вас!? – сзади, неожиданно, навалился, силач и балагур кадет Ткачев. - Ух ты! Я-то, думаю, чего они тут на ветру маются? Может слезы льют по Крыму? А они молодцы, время зря не теряют. Дайте-ка глоток, господа, а то в трюме, от дыма и пара, совсем дышать нечем.

         - С тебя тост.

         - За благополучное плавание! – многозначительно постучав по ржавом борту, Ткачев приложился к бутылке. - М-м-м, вкуснятина! У Вас как, этого добра много? А то до Турции еще далеко.