Музыка мертвых

Глава 1. Анатом и композитор

– Девки-то мои совсем с ума свихнулись.

Бургомистр Говард потянулся к графинчику перцовой водки и с удовольствием обновил рюмки. Август Вернон, который откинулся в кресле, отдыхая после сытного второго блюда, одобрительно качнул головой. Перцовка бургомистра была такой, что душу за нее заложишь.

Они приятельствовали много лет – их дружба зародилась почти сразу же, как только Августа сослали в эти угрюмые северные края. Казалось бы, что общего может быть у ссыльного революционера и бургомистра? Если бы Августу сказали, что однажды он, вольнодумец и бунтарь, подружится с чиновником, которому по должности положено быть верным псом короны, то он бы только покрутил пальцем у виска.

А вот ведь, подружились. Обедают вместе, водочку пьют. Вот что делает с людьми провинциальная скука.

– С чего бы? – полюбопытствовал Август. Говард вздохнул.

– Ну я же тебе рассказывал. В наши края приезжает Эрик Штольц.

– О да! – воскликнул Август. – Девицы на него падки, я слышал. Надеются, что он поиграет с ними так же, как на своем рояле. Умелые пальцы – это профессиональное.

Говард покосился на него с неудовольствием.

– Я ему, знаешь ли, все пальцы тогда переломаю. И засуну, куда солнышко не смотрит, – хмуро сообщил он и тотчас же добавил с искренним уважением: – Виртуоз! Гений, какого не знавал белый свет! И в нашем захолустье, представляешь?

Август представлял. Эверфорт был типичным провинциальным городком: медведь на гербе, медведи иногда заходят в город из лесов, и люди тоже похожи на медведей. Он понимал, почему бургомистр поспешил завести дружбу с каторжником: Август повидал свет и людей, многое знал и мог развеять ту скуку, которая, кажется, тут пластами лежала.

Эрик Штольц был великим музыкантом и композитором. Молодой, чуть старше двадцати, он произвел фурор во всех странах. Гениальная игра на рояле, невероятная по красоте и силе музыка, признание слушателей и любовь коронованных особ – и теперь такой человек едет в Эверфорт. Не просто ради концерта, а жить.

Чудны дела Господни.

– И девки мои чокнулись на радостях, – продолжал бургомистр, накладывая на тарелку Августа белые и розовые пласты соленой рыбы. Он не признавал быстрого завершения обеда: есть следовало так, чтоб потом не мочь шевельнуться и дышать через раз. – Гоняют модисток, заказали новые платья, весь дом пропах какой-то дрянью для волос… Надеются, что он их увидит, таких красавиц. И не ослепнет от ихней прелести. А как их, спрашивается, не увидеть, мы в первом ряду сидим.

Насчет красоты своих дочерей Говард не обольщался: все три девицы пошли в папашу и были похожи на молодых медведиц. Круглые лица, крепкий таз, ноги-колонны и гренадерский рост – единственным привлекательным в девушках были густые русые волосы до колен. Самый соблазн для столичного виртуоза, к которому, по слухам, принцессы и герцогини становились в очередь и оставались крайне довольны.

– Да, у него много поклонниц, – уклончиво ответил Август. – Я слышал, ему одна даже бросила панталоны на сцену.

Говард охнул и закрыл лицо ладонями, покачивая головой от бесстыжести современных нравов. Да, столичное обращение было ему в новинку. Как говаривал один из водевильных героев, деревня, не поймет-с!

– Если мои что-то такое отчебучат, поубиваю, – сообщил бургомистр и опрокинул стопку. – Ты подумай только, спят с его дагерротипами! Купили в книжном, в рамочку – и под подушечку. Все трое. Говорю, свихнулись. Говорю: вы на себя-то посмотрите, дуры! Куда вам с вашими физиономиями до столичной особы! До такой особы!

Да, Говард всеми силами развивал в своих детях критическое мышление, правда, Август имел основания полагать, что это должно работать как-то иначе.

– Так что жду концерта, – вздохнул Говард и с каким-то детским мечтательным теплом добавил: – Надо же, такой человек и в нашем медвежьем углу! Прямо не верится, что увижу.

Август понимающе кивнул. Бургомистр был человеком очень простым, практически примитивным, но перед наукой и культурой испытывал чуть ли не религиозное уважение и трепет. Именно его стараниями в Эверфорте возникли две школы, библиотека и колледж богословия, да и книжный магазин в центре города не пустовал – еще одна причина, по которой Август относился к своему другу с искренним теплом.

– Такие, как он, не видят ничего, кроме рояля, – заметил Август. – Все наше земное копошение им так, тьфу.

Говард недоверчиво посмотрел на него и поинтересовался:

– Что, даже насчет водочки ни-ни? Только музыка?

Август ухмыльнулся. Работа анатомом и возня с человеческой подноготной в прямом смысле слова сделала его циником и дрянью.

– Ну ты на святое-то не покушайся. Водочку они очень уважают. Вскрывал я как-то одного поэта – так там печень была больше медвежьей. А ведь как писал, как писал…

– Вот и слава Богу, – вздохнул Говард с видимым облегчением и спросил: – А тебя, я вижу, музыка не сильно привлекает?

Август неопределенно пожал плечами.

– Два года назад, – сказал он, – в столице одна девушка убила и расчленила своих родителей. Сама – в бега. За то, что они запретили ей музицировать и велели не маяться дурью, а выходить замуж. Вот такая музыка мне интересна. Вернее, что творится в голове у таких музыкантов.

Говард развел руками.

– А может, это не она убила? – предположил он и, поежившись, признался: – Я вот не представляю, как можно мамку с батькой убить да потом на куски покрошить. А тут еще и девушка… Может, кто другой убил, а на нее свалили?

Август усмехнулся. Его друг стремился видеть в людях только хорошее – поэтому они и подружились. Мало кто мог разглядеть человека в ссыльном каторжнике, а вот Говард разглядел и не пожалел об этом.